Иван Билибин и Шурочка Щекатихина-Потоцкая. (Начало).
Ивана Билибина привлекала в женщинах не только красота, но и творческое начало, желание спутницы жизни реализовать собственный потенциал. Художник был женат трижды, и все его жены учились в Рисовальной школе Общества поощрения художеств, в которой Билибин работал преподавателем. Его последней большой любовью стала Шурочка Щекатихина-Потоцкая, хрупкая и отважная женщина, бесстрашно кинувшаяся в водоворот судьбы.
Отучившись в школе Общества поощрения художеств у Яна Ционглинского, Иван Билибин совершил европейское турне, позанимался у Антона Ашбе. А по возвращению в Санкт-Петербург поступил в школу княгини Марии Тенишевой, где обучался под руководством Ильи Репина. Как вспоминал его друг и соученик, «мирискусник» Владимир Левицкий, «…когда Репина не было в мастерской, то одним из первых застрельщиков по части острот, веселых разговоров и общих песенок за рисованием был Иван Яковлевич».
Острослов и балагур, Билибин любил повеселить однокашников как на занятиях, так и после них. Знаменитые «пятницы» Тенишевских курсов любила вся петербургская творческая молодежь: играл оркестр, публика танцевала, дискутировала, смеялась. Рассказывали, что в одну из пятниц у княгини, жившей этажом ниже, упала люстра… И, конечно, не обходилось без романов — на Тенишевские курсы принимали и женщин.
Здесь, в мастерской Репина, Иван Билибин познакомился с очаровательной и миловидной Машей Чемберс, дочерью ирландца и англичанки. Они поженились в 1902 году, в этом браке родилось двое сыновей — Александр (1903—1972), будущий художник, и Иван (1908—1993) — впоследствии известный в Англии журналист. Мария Яковлевна была художником-оформителем, занималась станковой живописью и графикой, регулярно принимала участие в выставках — в том числе Нового общества художников, «Мира искусства» и в «Салонах» Издебского. Когда старший сын Билибиных, Саша, потерял слух после скарлатины, было принято решение везти мальчика на лечение в Швейцарию, и Мария Яковлевна с сыновьями уехала в мае 1914 года. Ехала без сожалений — их брак с Билибиным распался еще три года назад, развода она мужу не дала и в Россию больше не вернулась.
Уроженка Парижа и тоже наполовину ирландка, Рене О`Коннель (1891- 1981) стала второй женой Билибина. Они встретились в Обществе поощрения художников, в котором Иван Яковлевич преподавал с 1907 по 1917 годы. По окончании школы Рене стала преподавательницей, а в 1912 — гражданской женой Билибина. Ей исполнился 21 год.
Творчески сформировавшаяся в окружении художников «Мира искусства», Рене любила мотивы традиционных народных промыслов, увлекалась русским костюмом, создавала эскизы к театральным спектаклям и даже разрабатывала модные наряды. В конце концов, Рене Рудольфовна нашла себя в росписи керамики и поступила на Императорский фарфоровый завод.
Иван Яковлевич ласково звал жену «Червонная дама» и посвятил ей сказку, которую проиллюстрировал. Билибин обожал Рене, но постоянно отравлял ей существование — пить он любил, но не умел вовремя остановиться. И, конечно, рассказы о деде, «потомственном почетном алкоголике», который по ночам распугивал поющих соловьев с криками «Киш, проклятые!», в их отношения гармонии не вносили. Рене Рудольфовна «продержалась» пять лет и оставила Билибина, устав от постоянных скандалов с мужем, любившем «заложить за воротник» в веселой компании.
Племянница Елены Рерих, впоследствии основательница Музея-института семьи Рерихов, Людмила Митусова так вспоминала об эпизоде из жизни своего отца, Степана Митусова, старинного друга Билибина: «…Папа был призван в свидетели договора, по которому следовало, что если Иван Яковлевич в течение года не будет пить, то Рене Рудольфовна с ним останется. Об этом договоре знали только эти трое. Но Билибин не сдержал слова, и по истечении года папа подтвердил, что Иван Яковлевич должен дать свободу Рене Рудольфовне. Иван Яковлевич не хотел этого, но выполнил. Таким было в то время „слово чести“».
От огненных ветров надвигающейся Октябрьской революции в сентябре 1917 года Иван Билибин уехал в Крым, на берег залива Ласпи. Здесь, в поселке Батилиман, построенном вскладчину петербургской интеллигенцией, у него был свой домик. Быт был простым и скудным, а жизнь — приятной.
Иван Яковлевич продолжал работать, несмотря на отсутствие свечей и керосина, и по-прежнему его «железная рука» выводила четкие контуры будущих замечательных иллюстраций к сказкам. Здесь он снова встретил своих давних знакомых, семью писателя Евгения Чирикова, в которой подрастали две дочери — Людмила и Новелла. Несмотря на разницу в возрасте, Билибин влюбился в старшую дочь — Людмилицу, как он ласково ее называл Прошел год, другой… Неотвратимо приближался красный террор, уходили последние пароходы, увозившие эмигрантов. Билибин перебрался в Ростов-на-Дону, потом был Новороссийск… Новелла и Людмила остались на попечении художника. Одна за другой девушки свалились в тифозной горячке, и Иван Яковлевич делал все возможное, чтобы обеспечить их лекарствами и нормальным питанием. После выздоровления сестры засобирались вслед за родителями в Европу — и Билибин, безответно влюбленный в Людмилу Чирикову, отправился вместе с ними.
Из Новороссийска Билибин и сестры Чириковы отбыли в Константинополь на пароходе «Саратов», предоставленном правительством Англии. Судно было переполнено — на 800 мест приходилось 1400 беженцев. «Ехали в полутёмном трюме, в темноте и духоте. Беженцы спали на полу, сбившись семейными кучками. Безостановочно стоял крик и плач детей…» — вспоминал художник. На борту обнаружили тиф, Константинополь их не принял — судно пошло дальше, на Кипр. Но и здесь принять «Саратов» отказались. Впереди был Египет. Измученные пассажиры вместо Константинополя попали в карантин Александрии, после которого их поместили в лагерь для переселенцев Тель-эль-Кебир — его вскорости окрестили «Тель-эль-Сибирь». Измученный дорогой, Билибин практически сразу запил, обменяв остатки золотых вещиц на местное вино.
Жителям лагеря, который опекало английское правительство, разрешались редкие поездки в Каир, и Билибин зачастил в город. Он жадно впитывал восточный колорит, подолгу гулял, завел знакомства и заручился поддержкой местных европейцев. В конце концов, он отказался от защиты короля Георга и взял на себя ответственность за свою дальнейшую судьбу. Медленно, но верно потекли заказы, в мастерской ему помогала Людмилица, которую, как считал, он «спас» из жадных лап импресарио русской танцевальной труппы. На подхвате были художница Ольга Сандер и донской казак, которого все звали Есаул. Людмилица по-прежнему отвергала руку и сердце своего преданного поклонника, но ежедневно являлась в студию на работу. В конце 1922 года сестры уехали в Европу к родителям.
Надо ли говорить, что горе свое Билибин опять утопил в вине. Письма от любимой приходили все реже, становились все короче, и тоска с новой силой охватывала художника. И как-то, вскоре после отъезда Людмилы, он получил письмо, написанное совсем другим, незнакомым почерком. Его автором была старинная подруга его второй жены Рене, Шурочка Щекатихина, художница-керамистка, которая также училась в Обществе поощрения художеств и даже какое-то время жила в квартире Билибиных в Санкт-Петербурге. Было, было мимолетное увлечение, но все давно позабыто. После она вышла замуж за друга Билибина, присяжного поверенного Николая Потоцкого, родила ему сына Славчика, рано овдовела… И вот… Доброе, трогательное письмо старинной знакомой произвело на Ивана Яковлевича большое впечатление, и он решился на серьезный шаг.
В своем большом письме к Людмиле Чириковой, написанном в дни ожидания приезда Шурочки, Билибин описывал свои переживания так: «Шурочка мне будет хорошей женой. Она устала так же, как и я, и не ищет бури. Я её выпишу в Египет, а весною поедем в Европу, в Париж, через Италию. Я хочу мирного очага. Одиночество — моя погибель. Боже, как я устал».
Шурочка Щекатихина приехала в Петербург, когда ей было всего 16 лет. Она поступила в рисовальную школу при Обществе поощрения художников, где училась под руководством Николая Рериха и Ивана Билибина. Потом был Париж, где она занималась у «набидов» — Феликса Валлоттона, Мориса Дени и Поля Серюзье.
Начиная с 1915 года Щекатихина принимала участие в выставках «Мира искусства», а уже после Октябрьской революции, в 1918 году, стала художником по фарфору на Государственном фарфоровом заводе. Прошло немного времени, и «агитационный фарфор», эта неотъемлемая часть движения русского авангарда, стала весьма популярной у западных покупателей и коллекционеров.
Как вспоминает Михаил Окунь, «…в 1922 году Щекатихина-Потоцкая получила от завода командировку в Европу. Подписал командировку нарком Луначарский. Так Мстислав Николаевич, тогда шестилетний Славчик, вместе с мамой оказался за рубежом… Командировки тех лет за границу, как мы помним, нередко заканчивались невозвращением. Так вышло и в этом случае. Из Германии, куда была командирована Александра Васильевна, она вместе с сыном поехала в Каир…»
«Ну, Славчик, будем знакомы. Я — дядя Ваня» — такими словами встретил Билибин сына своей невесты. «Слово чести» Ивана Яковлевича было крепким — вскоре он и Шурочка поженились. «Из Александрии мы поехали в Каир, где на рю Антик-Кхана, 13, в небольшом доме, расположенном в саду с финиковыми пальмами, декоративными бананами, огромными платанами и розами жил тогда Иван Яковлевич» — вспоминал Мстислав Потоцкий.
«Узкое окно фасада выходило в сад, окна противоположной стороны смотрели на одну из улочек, ведущую к арабскому рынку Муски. Иван Яковлевич занимал огромную мастерскую и две комнаты. На одной из стен мастерской висела персидская декоративная ткань с изображением битвы. В правом углу на столе стояли керосиновая лампа, банки с водой, чашечки с разбавленной краской, из стаканов торчали кисточки и карандаши. Здесь же лежали тюбики с акварельными красками, кальки, бумага. За этим столом работал Иван Яковлевич. В другом углу разместилась со своим фарфором Александра Васильевна.»
Несмотря на утонченность и хрупкость, Шурочка была женщиной властной, ревнивой и склонной держать своего мужчину, что называется, «под каблуком». Запои Билибина постепенно сошли на нет — «рязанская пуговка» решительно умела показать, насколько ей это неприятно. Поговаривали, что доходило и до рукоприкладства… Все средства были хороши, чтобы не давать Билибину и дальше губить себя, делая жизнь близких невыносимой. И, в любом случае, это был достойный творческий тандем.
Щекатихина без дела сидеть попросту не умела, она отлично сориентировалась в конъюнктуре рынка: вскоре после ее приезда в Париже была заказана новая печь для обжига. Художница занималась росписью сервизов и блюд, получала заказы из советской России на эскизы росписей по фарфору, участвовала в выставках.
Иван Билибин и Рене О`Коннель (1891- 1981) — вторая жена Билибина.
