«Говорят, что историчка ехидна и упряма, как стадо чертей»
Об отношениях учителей и учеников свидетельствуют личные дневники ХХ века
1909 ГОД
Татьяна Де-Метц, гимназистка
2/15 февраля 1909. […] Меня теперь очень занимает один тип, именуемый Щербаковым. Это наш учитель истории. Он еще молодой, очень хорошо говорит и вообще самый интересный из наших учителей. К тому же в нем «что-то есть» (как теперь глубокомысленно говорят о декадентских дурацких пьесах, кот. никто не понимает) […]
Я с нетерпением жду его урока и досадую, когда его не должно быть. Мне его иногда бывает жалко, иногда он мне смешон: жалко, потому что он страшно стесняется, а глупые девчонки стараются его изводить, не знаю за что; смешно бывает, когда он вдруг покраснеет как рак, опустит голову, замолчит и стоит. […]
Но это мне нравится, значит, интересуется своими ученицами и, главное, своим предметом. Он втолковать старается, но зато держись, если не знаешь. […]
1909 ГОД
Николай Шубкин, учитель словесности
29 сентября/12 октября 1911. Сегодня день «забастовок». По приходе в V класс я услышал голоса, толкующие об общем отказе. Когда стал записывать в журнал, бойкие девочки А. и Б. стали обращать мое внимание на доску, где было, очевидно, написано об отказе. Но я как будто не слыхал и стал записывать отказы отдельных учениц, подошедших к столу. Тогда зашумели и остальные, говоря, что отказываются все. Я немного разгорячился и отослал всех на место, сказав, что это «безобразие», так как урок особенного ничего не представлял (было задано наизусть стихотворение Кольцова «Лес») […].
Расстались, в общем, вполне мирно. Причиной для отказа была некоторая трудность урока. Поэтому я и счел необходимым не давать хода таким отказам.
1912 ГОД
Нина Гуляева, ученица Казанской Ксениской гиманзии
11/24 января 1912. […] Сегодня наш учитель по русскому языку рассказывал нам про рассуждения и ораторскую речь. Не могу я слушать этого учителя. Слушаю, слушаю, да и задумаюсь, а когда опомнюсь, уже никак не могу понять, про что теперь говорит своим вялым тоном наш учитель. Многие девочки очень любят этого учителя, бегают за ним, что, по-моему, глупо, а главное, считают его чуть не божеством. Одна из них, Алехина, сочинила даже про него стихотворение, в котором говорится, что у него чудный голос и что его голос проникает в душу. Это, конечно, неправда, потому что, как я уже сказала, он говорит очень вяло и скучно. […]
Николай Шубкин, учитель словесности
18 февраля/2 марта 1912. Ныне я сделал опыт в VI классе: задавать не определенное стихотворение наизусть, а просто указывать только автора. Учили так, например, Никитина, теперь Надсона. И мне кажется, дело идет лучше. Ученицы учат то, что каждой больше по вкусу; выбирая стихотворение, должны почитать, сравнить их, да и при ответе в классе ученицам интереснее слушать разное, чем одно и то же, и знакомство с автором получается более разностороннее.
1915 ГОД
Ольга Саводник, гимназистка
9/22 января 1915. Немка у нас тихонькая, никогда не остановит, я этим пользуюсь; только бы классуха не видала. Начинаю болтать с Надей, она это тоже любит и охотно отвечает. Классуха ничего, вяжет себе да вяжет, это длилось до тех пор, пока Савостьянова с тихим шепотом «моя милая, дорогая Олечка» полезла обнимать меня. Зинаида Павловна (классуха) заметила это и отсадила от меня. Надя ушла, значит, мне не с кем болтать, но я не смущаюсь этим и завожу разговор сначала с передней, потом с задней соседкой. Когда наскучило мне это, я вынимаю Закон Божий и учу. […]
1921 ГОД
Николай Мендельсон, учитель словесности
11/I [1921] […] Сегодня пришла ко мне Екатерина Сергеевна Моисеенко — посоветоваться насчет преподавания русского языка в школе второй ступени (деревенской). М. окончила Екатерининский институт и французские курсы. Поступила в школу, близ бывшего своего имения, учительницей французского языка. Затем, за уходом соответствующих преподавателей, стала преподавать немецкий, рисование, русский язык и литературу. Приступиться к двум последним предметам не умеет. Обаятельна, хотя и не красавица, чрезвычайно. Сквозь потрепанный костюм, рваные башмаки и чулки так и веет врожденной грацией, ароматом хорошей крепкой старой семьи, съютившейся в помещичьем доме, осененном старыми липами. Чем-то Тургеневским веет от самого звука ее голоса. Мила до трогательности.
Когда она ушла и я рассказывал о ней Вере, у меня глаза на мокром месте были. Хочется ей свое новое дело делать хорошо, на совесть. Посылает же иногда судьба такое мимолетное виденье!.. Рассказывает, что учителей у них нет, из ОНО присылают таких, что, по малограмотности, не умеют написать прошения. Заведует ОНО некто, изгнанный из духовной семинарии за пьянство.
1923 ГОД
Мария Воскресенская, школьница
13 марта 1923. […] Встала в 11 часов опоздала в школу на первом уроке была арифметика как и всегда на втором уроке отбирали тетради и делали на проверку Кл. Пе сказала что кто подает грязную тетрадь у того она будет рвать тетради и разорвала у двоих […]
1928 ГОД
Михаил Саввин, сельский учитель
26 мая 1928. Заканчивается учебный год, а вместе с тем и мой первый год работы в сельской школе. Я воочию познал, что у меня было слабо и что хорошо, и что я учел из слабого и изжил. Как ни избит вопрос — навыки, но в них частично я имел слабые стороны, что выражалось [в] недостаточной проработке урока, не всегда отчетливом представлении того, что давалось ученикам (отношу все к грамматическому материалу). Все такие недочеты мною изжиты, я получил много познаний в навыках, параллельно обучению учеников учился и сам.
1932 ГОД
Катерина Сергеева, педагог, автор первого чукотского букваря
10 сентября 1932. Два часа и большой перерыв провели в сопках — сделали экскурсию, прошла очень оживленно. Переводчиков сегодня объявилось трое: Лемка, Кытльхвын и Матэатлю. Конечно, за ясность и точность да ответит Аллах!
Нашли желтенький цветок — близкий родственник нашего одуванчика. Большинство, даже переводчики, не знают названий ни растений, ни их частей. Показала корень, стебель, венчик, семена, рассказала о способах рассеивания — распространения. Красота скал, где мы — маленькие козявочки — копошимся с нашей работой, на фоне ясной четкости морской и небесной линии — все это навело меня на мысль: дать понятие «горизонт»; дети слушали и помогли переводить очень охотно, с радостью.
1934 ГОД
Илья Гудков, учитель русского языка
1 сентября 1934. Пионервожатый просит меня сделать небольшой доклад всем 5-м классам на митинге, посвященном XX МЮДу (Международный юношеский день. — Авт.). Сует мне журнал «Пропагандист». Дети стройными струйками потекли в зал. […]
Говорю о бодрости, призываю ленинскими словами к учебе, рисую картины безработицы и бездомности молодежи в др. странах, а сам невольно думаю о своей сегодняшней бесквартирности. Но светлые лица напряженно внимающих прогоняет эту темную мысль. Показываю из «Пропагандиста» фотографию, где бездомный юноша в США лежит у шикарного дома покровительства животным и заканчиваю призывом в день XX МЮДа начать по-мюдовски свою учебу. Мощная волна рукоплесканий смывает ноющую тяжесть серых дум […]
15 ноября 1934. Пионервожатый в 5-х классах Коля в школьной столовой сказал мне, пасмурному, как вчерашний дождливый день:
— Если бы вы знали, как ребята любят вас! В пионерской только об вас и об ваших уроках .
Я кривлю губы подобием улыбки. Я только что с собрания своего 5-го класса, получившего на уроке математики НУ по дисциплине. Уж и ругал же я за это!
1937 ГОД
Василий Трушкин, ученик старших классов с. Залари (Иркутская область)
13 октября 1937. 8-го/Х был у Сергея Ев[геньевича]. Беседовали о многом. В частности, о поступлении на «Литфакультет». Разговор у нас с ним был откровенный. Он рассказал много о себе и о многом др. Он советует мне поступать в иркутский «Пединститут» на литературное отделение. На меня разговор произвел значительное впечатление.
17 ноября 1937. Сегодня первый урок по расписанию у нас должен быть русский, но русского языка не было. Это меня обеспокоило, так как Сергей Евгеньевич всегда аккуратно посещал свои занятия. Сначала я думал, что он опоздал, чего, конечно, случиться не могло. Прошло больше пол-урока, и его все не было. Меня это совершенно озадачило. Под конец урока ко мне подсел Ваня Малюшкин и на ухо мне сказал, что Лапшина посадили. Меня эти слова ошпарили, как кипятком, своей неожиданностью. […]
Мне и сейчас не верится, что С. Ев. — враг народа. Когда я узнал, что его арестовали, я задрожал, как в ознобе. Мои зубы судорожно застучали. Его мне сильно жаль. Он был превосходным учителем и неплохим товарищем.
23 ноября. Хочется сказать еще пару слов о Сергее Евгеньевиче. Сегодня Павел Иванович (учитель по естествознанию) сказал, что многие ученики соболезнуют С. Ев. и что это соболезнование — совершенно напрасно, что Лапшин якобы враг народа, а к врагам народа никакой пощады. Он привел нам несколько фактов, якобы компрометирующих вражескую работу С. Евг. Он говорит, что С. Ев. неодобрительно отзывался о О. Як. Мутиной, выдвинутой в Верховный совет СССР от Иркутско-Читинского национального округа. […]
Однако я слышал, что С. Е. и в тюрьме не унывает, не падает духом, а старается быть навеселе. Пусть скоты и глупцы поливают его грязью, но я своего отношения к нему не изменю и всегда буду питать сердечное уважение.
26 ноября. Сейчас выясняются факты, говорящие отнюдь не в пользу Лапшина. Скорее был бы процесс. Но процесс, очевидно, скоро не будет, так как только начинается еще вестись следствие. В Заларинском районе раскрыта контрреволюционная группа, в которую входили: бывший зав. района Камышлов, б. пред. Райпотребнадзора Нестеренко, б. секретарь райкома ВЛКСМ Сидоров. Вот что представляют из себя эти господа! Также и Лапшин. Он «хороший» своего рода учитель.
Я сейчас похож на лицемера, но я ничуть не являюсь таким, каким кажусь. Моя неустойчивость, моя проявляющаяся порой неуверенность, все это порождено средой, с которой меня связывают родственные узы. Это явление еще раз подтверждает правильность учения Маркса, Ленина, Сталина. Закона, выведенного этими титанами человеческого ума и справедливости, никто и ничто не может избежать. Победа останется за этими гениями и ни за кем более.
1938 ГОД
Мария Воробьева, завуч в школе в г. Пушкин
[1938] Работаю временно в школе, в 5-6 клас[сах]. Какой же это ужас! Насколько хорошо я владею взрослыми, настолько же беспомощна с этими. В классе буквально галдеж. Кажется, и у других педагогов тоже, только они привыкли к этому, меня же, как новичка, поражает. Осталось еще два рабочих дня, и я с ужасом думаю о них.
1940 ГОД
Анна Уманская, старшеклассница из Ленинграда
17 мая 1940. Сегодня ведь последний день — учиться нам, конечно, лень, и просим вас, учителей, не мучить «маленьких» детей.
Лев Федотов, школьник
4 сентября 1940. […] Грянул звонок, и в класс вошла наша новая историчка. […] Есть люди, характер которых узнаешь с первого же часа знакомства с ними. Их нет надобности долго изучать — они все наверху, открыты. К таким же относится и наша историчка. Ее способ преподавания — это имена, даты и события, но не мелкие факты, от чего ее речь была очень простой и легкой. Войдя в класс, она без предисловий приступила к уроку, хотя и видела нас впервые. Рассказывала она тихо, спокойно. Голос ее вообще слабый, немного вялый. Говорят, что она ехидна и упорна, как стадо чертей. Она уж обязательно настоит на своем, даже не слушая возражений.
Если во время ее рассказа грянет звонок, она не подытоживает урок, а кончает его на том же слове, на котором ее звонок застал, и уходит из класса. Бывает, что она из-за звонка прерывает рассказ свой где-нибудь на полуслове и, даже не договаривая его, оставляет класс. […]
1941 ГОД
Зоя Хабарова, школьница из Ялты
2 января 1941. […] В школе нам сказали, что мы должны переписываться с учениками рижской школы. Я написала еще в сентябре, теперь получила ответ. Ее зовут Лия Озолиня. Она прислала мне фото своей школы. Надо ей написать, а у меня нет ни своего фото, ни школы. Пошлю вид набережной. Папа против нашей переписки. Говорит, что Латвия заграница, и могут быть неприятности. Вечно он против. Чего он боится? […]
Лев Федотов
13 июня 1941. […] В канцелярии восседала рядом с секретаршей школы наша биологичка Труба — Анна Васильевна. […] Труба поинтересовалась у нас с Вовкой, где мы мечтаем провести лето. Не имея желания болтать встречному-поперечному о задуманном походе в Ленинград, я ответил ей, что, по всей вероятности, дескать, останусь в Москве.
Она как учительница, обладающая очень редким для большинства преподавателей чувством дружбы с учениками, предложила нам с Гурой съездить к ней в гор. Калинин, где мы можем провести неплохо хотя бы все лето, иной раз имея там дело даже и с походами.
На мой вежливый отказ она ответила, нужно сказать, очень метко и умно:
— Что же! Или вы, боясь трудностей, предпочитаете спокойную жизнь в городе? Хотя это и так, — добавила она иронически. — Без всяких преград на пути — безопаснее и беспечнее жить! Пусть, дескать, их преодолевают другие! […]
1942 ГОД
Ксения Ползикова-Рубец, учитель в ленинградской школе
14 апреля 1942. Мой воспитательский класс очень дружен: все двенадцать человек всегда вместе. Я люблю из окна кабинета смотреть, как они стайкой выходят из школы и садятся на ступеньки Исаакиевского собора греться на солнце. Сидят и мирно разговаривают. Все очень худенькие, физически слабые, но все такие же внутренне стойкие.
Вхожу сегодня в их класс. Он помещается в первом этаже. В нем холодно, сыро, мало света, так как вместо стекол в окнах фанера. А на дворе яркое весеннее солнце, на деревьях распускаются почки.
— Ксения Владимировна, умоляем, пойдемте в Александровский сад: там так хорошо, тепло, а здесь «гроб», — шумно просят мальчики.
— А сидеть смирно будете, не сорвете урока?
— Нет, нет, честное слово, нет!
В саду действительно чудесно: тепло, деревья покрыты зеленым пушком. Какими-то обновленными на весеннем солнце кажутся здания.
Серое полотно, закрывающее шпиль Адмиралтейства, разошлось в одном месте по шву, и в эту щелку сверкает золото обшивки; даже наш хмурый Исаакий порозовел в это чудесное утро. Будут ли ребята способны работать в этой обстановке?
Мальчики деловито ставят две садовые скамейки друг против друга. Все усаживаются. Мне предоставляется место на середине одной из скамеек. Классный журнал лежит у меня на коленях, и кто-то из мальчиков услужливо подает мне свое вечное перо.
Тема урока — падение Римской империи. Вызываю Колю.
Он отвечает бойко и получает «отлично».
— Аня, продолжай!
У Ани что-то не ладится с рассказом о нашествии варваров, и вдруг я слышу подсказку.
— Чудесно, — говорю я иронически. — Оказывается, на весеннем солнце растаяли замерзшие за зиму подсказки!
Один из учеников, красный, как пион, извиняется:
— Сам не знаю, как у меня вырвалось!
Аня благополучно доводит рассказ до конца.
— А почему сейчас мы применяем слово «варвары», говоря о фашистах? — спрашиваю я. Подняты двенадцать рук. Все хотят объяснить.
В этот момент на пустынной дорожке сада появляются двое моряков. Они внимательно вглядываются в нашу группу и приветливо улыбаются.
— Молодцы ребята, учатся!
Вдруг кто-то говорит просительным тоном:
— Можно на минутку прервать урок? На нас ложится тень — переставим скамейку на солнце.
Я сама радуюсь этому уроку в саду под лучами весеннего солнца.
— Ведь мы слово сдержали! Занимались? — спрашивает Аня, когда мы собираемся после урока возвращаться в школу.
— Сдержали.
— Значит, теперь уроки истории будут в саду! Ура! Ура! — кричат мальчики.
