Вторжение смерти в детское пространство памяти (воспоминание 16-летнего мальчика времён Гражданской войны)
Он закрыл лица руками и сквозь пальцы, тихо и как-то жалобно произнёс: «Алёша убит». У меня в груди как-будто бы что-то оборвалось и стало так неприятно, так больно. Должен признаться, я первое время даже не осознавал, что это такое — «Алёша убит». Я знал, что это что-то кошмарное, страшное, больное. В голове обрывалась какая-то страшная, чёрная, безграничная пропасть, и в ней бегали обрывки фраз: «убит», «кто», «зачем», «как же так», «был живой, а теперь мёртвый», «не может этого быть». А слёзы в это время лились и лились. .. Я сначала спрятал голову в какую-то подушку; моментально на ней появилось мокрое пятно; тогда я подумал: «зачем пачкать наволочку» и начал искать платок. Долго не мог найти карманы. «Какой паршивый портной, должно быть, неправильно пришил их», — подумал я. Наконец карман был обнаружен, а я уже и забыл, зачем в него полез. Поднял голову, стараясь припомнить. Заметил, что мать плачет, заметил, что я и сам, оказывается, плачу. Мне даже показалось это страшным: «Почему же мы плачем? Да, вспомнил, убит кто-то». Вот такой каламбур мыслей стоял у меня тогда в голове.
Дети русской эмиграции. Книгу, которую мечтали и не смогли издать изгнанники. — М., 1997.
