ВОЙНА И МИР ПАВЛА ЧАПЛЫГИНА
В последнее время к нам возвращается целый пласт казалось бы давно забытой истории, – Первая мировая война в лицах. Происходят удивительные вещи: в семейных архивах обнаруживаются уникальные документы, раскрывающие нам события столетней давности, представляющие их непосредственных участников, – самых простых людей, оказавшихся вовлеченными в водоворот Первой мировой…
ПАМЯТЬ О ЧЕЛОВЕКЕ И ВРЕМЕНИ
Именно такие, поистине уникальные материалы, представлены на выставке «За веру, Царя и Отечество», открывшейся в Кингисеппском историко-краеведческом музее. Письма своего деда Павла Константиновича Чаплыгина, написанные им с Кавказского фронта Первой мировой, передала специально на эту выставку Наталья Сергеевна Сутягина. Это часть ее семейного архива, которую бережно хранили сто лет, передавая из поколения в поколение.
По послужному списку 1915 году Павел Чаплыгин числился штабс-капитаном 19-го Туркестанского стрелкового полка. Ушел на войну в составе 196-го Инсарского полка из Челябинска, воевал в составе Кавказской армии против Турции. В марте 1915 года погиб…
«Не побоюсь этого слова: эти письма – уникальные документы той войны, – говорит хранитель фондов музея Надежда Гоголева. – Может быть, подобное сравнение прозвучит очень громко, но я бы их назвала «Война и мир Павла Чаплыгина». Конечно, он не был великим писателем, да и он вообще не был писателем – он был военным. Но в этих письмах сохранилась удивительная память о человеке и времени. Он писал о войне, о людях, о походном быте. Письма очень теплые, отправлены любимой женщине – жене Анне Николаевне».
«Когда дедушка погиб, моей маме было всего восемь месяцев. Бабушке был двадцать один год, – рассказала Наталья Сутягина. – Она всю жизнь работала учительницей, мама стала врачом. Эти открытки, письма с Первой мировой были самой драгоценной реликвией семьи. Бабушка всегда хранила о нем самую светлую память, говорила о нем: «царский офицер»… Дедушку похоронили с воинскими почестями в Челябинске, но в 1930-х годах этого кладбища, в самом центре города, не стало.
Я очень тронута вниманием к письмам моего деда, очень благодарна музею. Не верилось, что доживу до такого времени, когда письма моего деда станут экспонатом. Часть писем я оставлю в музее, но что-то обязательно будет храниться дома как семейная реликвия. Вот только беспокоюсь, что моим внукам это пока не очень интересно. Может быть, маленькие они пока?».
«ДУША МОЯ УСТАЛА И ИСТОСКОВАЛАСЬ…»
«Моя золотая Анечка, я жадно жду от тебя письма, – писал Павел Чаплыгин в сентябре 1914 года. – Жертва не по силам мне, – хотя бы временно порывать с тобой переписку. Я не знаю, что делать, но вероятно, всю войну твои и мои письма будут приходить с громадным опозданием. Вот почему я, как и обещал, обо всех крупных переменах буду тебе посылать телеграммы…
Как только все кончится, я возьму отпуск и приеду прямо к тебе. Душа моя устала и истосковалась по тебе ужасно. Я все боюсь, как бы ты не расхворалась и была бы жива наша Манечка. Мне думается, что я снова родился бы к радости жизни, я так хочу любить тебя и Маню, я нестерпимо хочу сделать Вам что-нибудь хорошее, порадовать Вас, заботиться о Вас. Мне легко для Вас отдать все, что хотите. Я с радостью буду трудиться, буду все исполнять, чтобы только видеть Вас веселыми, здоровыми близко. Около меня. Я дал Тебе клятву и еще раз подтверждаю ее, даже на тот случай, если в душе моей когда-нибудь найдется намек или Тень на измену Тебе, моей единственной радости, моему солнышку, или я плохо люблю мою Маню.
Чтобы с ней не было, какая бы они ни была в будущем, моя жизнь принадлежит ей, как и Тебе. Ей Богу, Аня, если бы ты захотела потребовать от меня развода, бросить меня – только тогда я бы застрелился и остался мерзавцем перед Маней. В другом случае я никогда не покину моей Мани, как бы тяжело мне ни было, каких бы бедств мне это ни стоило. Целую тебя миллион раз. Маню поцелуй за меня. Кланяюсь всем».
В другом письме Павел Чаплыгин писал, что тут, на войне, движение по службе происходит несравненно быстрее, чем в любой академии. «Ну пока нечего забегать вперед. Слава Богу, что у меня уже есть обязательный орден св. Владимира и намечается (раз представление прошло через Тифлис – уже является смелая надежда) – получение Георгиевского золотого оружия. Бог мне помогает в этой войне и дело делать, и хранит меня от смерти. Сейчас пока со стороны турок затишье, и даже артиллерия турецкая за весь день выбросила на ветер только три снаряда. Пиши, не ленись, обо всем… Люблю тебя крепко. Целую. Паня. Пиши о Манечке и о себе».
«Дорогая Аня, письмами ты облегчаешь мне переносить лишения, и я прошу поэтому писать обязательно каждый день, – писал Павел Чаплыгин в очередном послании. – Я со своей 3-й ротой пока лишь стою на занятой позиции и, можно сказать, отдыхаю. А 1-я и 9-я роты сию минуту ведут отчаянную перестрелку уже с настоящими турецкими отрядами в защитных фесках… В успехе мы уже не сомневаемся: так привыкли мы, особенно последние дни, к победам. Вопрос только в числе жертв, которыми мы добьемся успеха.
Со вчерашнего дня идет снег. До сих пор шли лишь дожди и было гораздо хуже, чем теперь со снегом. Еще снег избавил нас от зловония разлагающихся трупов, несмотря на то, что всех без исключения своих и турок мы зарываем. Зловоние распространялось, так как камень и корни не давали возможности рыть достаточной глубины могилы. Теперь же со снегом воздух освежился, и стало возможно безопасно и свободно вздохнуть полной грудью. Снегом чистым, как серебро, покрыло все творимые безобразия. На душе повеселело, и мечты одна лучше другой воскрешают мне дни приближения к Рождеству Христову в прошлом. Теперь, если Бог приведет, я вдали от тебя встречая праздник, буду душой с Тобой разделять эту радость».
«МОЛИТЕ БОГА, ЧТОБЫ СОХРАНИЛ НАШЕГО ПАВЛУШУ»
«Милая Анечка! – писал Павел 25 февраля 1915 года. – …Третьего дня часа два-три спустя, после того как я отослал Тебе несколько открыток и письмо, турецкая артиллерия так, наконец, пристрелялась по нашим окопам, что больше десяти снарядов угодило в палатки дружинников, и масса их рвалась под нашим расположением. Несмотря на этот ад огня, результатом был один человек, контуженный в голову. Опасность миновала потому, что я, лишь только артиллерия стала нас нащупывать, моментально всю дружину спустил за крутой скат и укрыл под навесными скалами. Так мы в безопасности просидели до ночи…
Вчера и сего дня ни одного выстрела турецкая артиллерия не сделала, вероятно, по случаю дождя и густого тумана. Итак, Бог хранит меня и моих молодцов.
Милая Анечка, сейчас идет с позиций попутчик, с которым спешу отдать хотя и неоконченное письмо. Целую Тебя тысячу раз. Твой Паня. Маню поцелуй покрепче за меня».
В семейном архиве сохранилось адресованное Анне Николаевне письмо Николая Константиновича Чаплыгина, брата Павла, поручика 3-й горной батареи 4-го Туркестанского стрелкового артиллерийского дивизиона, за январь 1915 года: «От Панички я получил два письма: одно с позиций в начале декабря, в другое из Батума 26 декабря; пишет, что у него все благополучно, а по моему должно больше, чем благополучно. Он представлен к двум наградам за боевые отличия… Радуйтесь, дорогая Анна Николаевна и молите Бога, чтобы и впредь сохранил нашего Павлушу…
Мы отступаем и наступаем победоносно… Горе в том, что нас здесь маловато, но мы с гордостью можем всем и всюду кричать: «Хоть мало нас, но мы славяне». Если будете мне писать, сделайте доброе дело, сижу без занятия около месяца, тоска и скучища. Так война надоела и страшно тянет назад, подальше, поглубже в Россию, где можно, ложась спать, быть спокойным о завтрашнем дне.
Это пишу я, Анна Николаевна, которому абсолютно нечего терять в жизни: все мое святое, хорошее – давно затоптано… А что думают те, у которых там в России осталось все самое дорогое и близкое! Нервы вечно напряжены, чувства и мысли взвинчены… Будьте здоровы, дорогая Анна Николаевна, и молите Бога о скорейшем одолении нашего лютого врага Вильгельма кровавого».
«ПАЛ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ ВОИНА-ГЕРОЯ»
В марте 1915 года случилось непоправимое. Подробности – в бесхитростном, но очень искреннем письме денщика Павла Чаплыгина – Александра Лужецкого. Адресовано письмо «барыне» – Анне Николаевне.
«Пришлось вам с ним разлучиться, его убили когда ваше письмо пришло, то он уже был убит. Я ваше письмо получил 21 марта под святую пасху, а его убили 18 марта тяжело ранили, когда он спустился в низ. Совсем напрасно ушел – делать там было нечего. Все время сидел – никуда не ходил, а то как нарочно ушел вниз к туркам, и там получил себе смерть.
Пришел я чай вскипятил, сел чай пить, и что за свинство: гости пришли, а хозяина нету. Потом смотрю – наш бежит дружинник. Кричит – ротного ранили… Схватили винтовки, побежали вниз.
Прибежали вниз, а он лежит тяжело ранили. К нему нельзя было подойти. Лежал на открытом месте. Как станешь подходить, турки начнут стрелять. Кое-как взяли, снесли в закрытое место, там перевязали его. Он был в грудь ранен. Потом говорит – снимите с меня сапоги. Я снял правый сапог. Он говорит – у меня еще левая нога ранена. Я снял левый сапог. У него скрость пробита в мякоть. Тут мы его понесли на свою позицию. Мы стояли в домах. Он кричит всю дорогу на меня…
Потом понесли в Красный Крест. Он сиредь пути помер и ничего не приказал. Я и не думал, что он помрет. Только сказал благославляю свою супругу и детку. Я испугался. Потом донесли его в Красный Крест. Я все время с ним был всю ночь… с ним, он уже мертвый был. Потом я его оставил в Красном Кресте. Я ушел в штаб к Литвинову. Он сказал: «Барина твоего убили, остался ты теперь». Я стал собирать вещи его. Потом волны были очень, нельзя было ехать по морю. Потом его в субботу увезли в Батум, а я не управился…
Соберу все вещи, сосчитаю и спишу и вам в письме ушлю. Часы я взял себе. Он мне все время говорил: «Если меня убьют, часы возьмешь себе и сапоги тоже»… Свое затем белье он мне смену дал еще когда он был живой.
Дорогая барыня, не пришлось нам с ним пасху встретить. 18 марта он скончался часов в 11 вечера. Очень мне его жаль. Он был у меня как родной отец. Все собирались с ним, когда война кончится, поедем в Оренбург. Теперь думаю, как я буду жить без него. Всегда дожидал, если барин жив будет, то и я жив буду. А теперь чую, что и меня убьют. Не знаю, как буду жив. Я теперь сроду его никогда не забуду. Никогда. Все он у меня в глазах стоит. Затем до свидания».
Сохранилось в семейном архиве и письмо казначея 19-го Туркестанского полка Ивана Ивановича Раздорского из Батума, 29 марта 1915 года:
«Сегодня высылаем благородные останки (тело) дорогого и всеми любимого товарища, а Вашего любимого мужа, Павла Константиновича, павшего геройской смертью воина. Как ни тяжело на душе лишиться такого товарища и верного слуги Государству, но от себя лично считаю нравственным долгом сказать Вам о нем несколько слов.
Перед его геройской смертью, то есть за несколько дней, он прислал записку и поздравительную телеграмму для отсылки Вам, не успев таковую отправить ввиду того, что поздравительные телеграммы не принимаем, как получено известие о его смерти. Да пошлет Господь Вам и Вашему семейству силы пережить эту страшную для Вас утрату и да сохранит Вашу жизнь на благо Вашего семейства…
При сем посылаю Вам переданное мне покойным Вашего мужа золотое кольцо и записную книжку. Шлю Вам от себя сердечный привет с пожеланием Вам здоровья и сил перенести тяжелую утрату. Повторяю, Ваш муж, дорогой Павел Константинович, пал смертью храбрых воина-героя. Мир праху его, да сохранится о нем память в его потомстве…».
