Писать о Византии непросто. Эта блестящая и самая долговечная в истории человечества империя исчезла с политической карты мира более пятисот лет назад. Казалось бы, достаточно давно, чтобы о ней можно было рассуждать если не объективно, то хотя бы беспристрастно. Но Византия, что называется, «болит», кровоточит – и у нас, считающих себя ее преемниками, и у Запада, несущего изрядную долю ответственности за ее гибель.
В судьбе Византии присутствует некая незавершенность, связанная не столько с событийной линией, которая оборвалась в 1453 г., сколько с неоконченностью политико-духовной миссии и незавершенностью («всё ещё нет») человеческой истории вообще. Особенности внутреннего устройства Восточной Римской империи (именно так, строго юридически, следовало бы называть Византию) и стоявшие перед ней вызовы так сильно перекликаются с вопросами, обращенными к современным правителям, что любой разговор на соответствующую тему сразу же приобретает яркую эмоциональную окраску и в конечном итоге перерастает в ценностно-идеологический спор о Добре и Зле.
Начинающий изучать Византию погружается в атмосферу научного и общественно-политического заговора против православной империи. В доминирующем сегодня западном дискурсе она до недавних пор представала почти исключительно «коварной», «деспотичной», «тоталитарной», «забюрократизированной» и «отсталой». Подобные инвективы, вероятно, чрезвычайно удивили бы самих ромеев (как именовали сами себя византийцы), в глазах которых Европа долгое время оставалась периферией, населенной полудикими варварскими народами, а после Великого раскола 1054 г. погрузилась во мрак ереси. Большинство обвинений, на наш взгляд, могут быть легко опровергнуты с помощью простого приближения к византийской общественно-политической и духовной жизни. Тем не менее это совсем не очевидно для Запада, неприязнь которого к Византии имеет под собой сложный комплекс причин психологического, политико-исторического и ценностного характера, отягощенный глубинным расизмом наших «просвещенных» (точнее, иллюминированных) европейских соседей.
Более чем тысячелетняя преемственность императорской власти в Византии противоречит всему историческому опыту современной Западной Европы, где в то же самое время с быстротой калейдоскопа сменяли друг друга в череде междоусобиц, нашествий и войн всевозможные княжества, герцогства и королевства. Как следствие, рождается миф о каком-то особом «коварстве» византийских правителей, удерживавшихся на престоле с помощью подкупа, шантажа и убийств, а еще агрессивной и подлой внешней политики. (На Западе до изобретения концепции «прав человека» пользовались абсолютно аналогичными инструментами, просто гораздо менее изящно и эффективно.) Точно так же централизованное управление огромной территорией кажется неоправданным выходцам из феодальной системы с её известной формулой «вассал моего вассала – не мой вассал». С их точки зрения, это «деспотизм» и «разгул бюрократии». (Не спорим, ведать делами какого-нибудь даже очень крупного средневекового европейского города численностью в несколько тысяч человек можно и без разветвленного бюрократического аппарата, но как иначе решить эту проблему в многомиллионном государстве?!) Симфония государственной и церковной властей вообще предстает чем-то немыслимым на фоне постоянных дрязг между европейскими государями и Папой вкупе с неуклонной секуляризацией веры и служит «доказательством» «тоталитарности» Восточной Римской империи, якобы лишавшей человека индивидуальной свободы и не оставлявшей ему личного пространства.
Здесь важно обратить внимание на коренное отличие Византии от Запада, заключающееся в специфике их мироощущения, восприятия окружающего пространства и времени. Западная модель универсума, в значительной степени сформированная в эпоху Просвещения и в контексте позитивистской идеологии, основана на примате причинно-следственных связей и обращена к механике явлений. В этой оптике не только человек – центр мира, но и предмет – центр мира, а то, что не может быть описано как предмет, как материальная основа, то не является сюжетом науки и, следовательно, цивилизация этим интересоваться не должна. Православная Византия, напротив, рассматривала обыденный, вещественный мир всего лишь как образ надмирного, невидимого, причем это были не схоластические упражнения богословов, а реальное самоощущение обычных людей – воинов, крестьян, ремесленников, торговцев. Как отмечает отечественный византинист А.Лидов, «это совершенно особый – «иконический» – тип восприятия мира, когда мир воспринимается не как некая окончательная, последняя реальность (которую можно описывать, препарировать, классифицировать, но кроме нее ничего нет), а как образ другого мира. И это не ограничивается сферой православия или храма. Это находится в сознании».
Иными словами, если для византийцев определяющим вопросом бытия являлся вопрос «Зачем?» (а отнюдь не «Почему?»: появилась и существует та или иная вещь, живет и умирает человек), то с точки зрения западников, обитающих в плоском мире ничего, кроме себя, не значащих предметов, дело обстоит ровно наоборот. Вопрос «Зачем?» воспринимается ими как враждебный, покушающийся на личную свободу, а любая телеологическая в своей основе цивилизация, каковой и была Восточная римская империя, клеймится как «тоталитарная» (см., например, широко известную книгу К.Поппера «Открытое общество и его враги»).
Ненависть Запада к Византии – это ещё и своего рода ненависть самозванца и вора к своей жертве. Задолго до разграбления в 1204 г. крестоносцами богатств Константинополя европейские короли начали покушаться на одно из самых ценных сокровищ восточного соседа – императорский титул. После окончательного распада в 395 г. единой Римской империи на Восточную и Западную последняя очень скоро прекратила свое существование, а Восточная оставалась единственным прямым продолжением «первого Рима» на протяжении тысячи лет. В 476 г. вождь германских наемников Одоакр сверг последнего «западного» императора Ромула Августа и с одобрения сената был провозглашен конунгом Италии, в каковом качестве и был признан Византией. На месте Западной Римской империи возникло множество более мелких варварских политических объединений: в Италии обосновались остготы, в Юго-Восточной Галлии и Испании – вестготы, в Северо-Западной Галлии – франки, в Северной Африке – вандалы, на Британских островах – англы и саксы. Довольно продолжительное время вожди этих племен и народов, занятые постоянной борьбой за власть и территорию, довольствовались княжеским либо королевским саном. Но по мере появления на Западе относительно крупных и централизованных государств претензии на римскую императорскую корону стали звучать все отчетливее. Они в целом благосклонно воспринимались папским престолом, который на тот момент еще не разорвал церковно-каноническое общение с Константинопольским патриархатом, однако стремился всячески подтвердить свое верховенство в христианском мире. В 800 г. папа Лев Третий, не имея на то каких-либо юридических или канонических оснований и не взирая на правление в Византии законной императрицы Ирины, короновал франкского короля Карла Первого Великого как императора. Характерно, впрочем, что наследники Карла даже не пытались сохранить его «Римскую империю». Она была разделена между его внуками на три части: Восточнофранкское, Западнофранкское королевства и Лотарингию, которые в свою очередь стали основой современных Франции и Германии.
В 962 г. Оттон Первый из Саксонской династии, так же произвольно, как и ранее Карл, был коронован императором «Священной Римской империи германской нации». Она просуществовала дольше, чем франкская, до 1806 г., однако на германских землях так и не возникло ядра, вокруг которого могло бы сложиться прочное, целостное, действительно имперское государство. Достаточно сказать, что на территории «империи» было более 300 мелких государственных образований, «императоры» не имели ни общеимперской казны, ни суда и при возникновении конфликтов зависели от поддержки германских монархов и городов.
Уже в то время западноевропейские монархи крайне заботились о том, чтобы придать своим самозваным притязаниям на римское наследство легальный и легитимный характер. Исходя из этого, они под разными предлогами объявляли императорскую власть в Константинополе «ненастоящей» и «незаконной», указывая, например, на невозможность нахождения на престоле женщины (абсолютно обычная вещь для Византии с ее особым почитанием Богородицы и Софии). С исчезновением Восточной Римской империи и по мере постепенного технологического и экономического возвышения Запада нападки отнюдь не прекратились, но, пожалуй, стали ещё более ожесточенными – как будто от этого зависит прочность самого фундамента западного могущества. При этом к объектам критики и шельмования добавилась Москва, принявшая на себя духовную миссию «третьего Рима». Интересно, что американский политтехнолог Эдвард Люттвак (один из немногих на Западе, кто в целом благосклонно отзывается о Византии как о чрезвычайно эффективном государстве) на страницах своей книги «Стратегия Византийской империи» всячески дает понять, что собственно империя прекратила свое существование с захватом Константинополя крестоносцами. То государственное образование, которое возникло на ее месте спустя несколько десятилетий, только называло себя «империей», будучи всего-навсего греческим царством. Таким образом он исподволь подрывает связь Константинополя («нового Рима») и Москвы, которая, как оказывается, породнилась не с римскими императорами, но всего лишь с греческими царями.
Подобная точка зрения, разумеется, не согласуется с историческим опытом и мироощущением России. В принципе, осознание Русью себя как единственной оставшейся в мире защитницы православной веры произошло ещё до официального оформления концепции «Москва – третий Рим» и даже до разгрома Константинополя турками, а именно в момент заключения Флорентийской унии (1439 г.), по которой византийский император и часть византийского духовенства признали верховенство Папы в церковных делах. Собственно, после этого судьба «второго Рима» в глазах наших предков была предрешена. Юридически «перенос империи» был закреплен в 1472 г., когда племянница последнего византийского императора Софья Палеолог сочеталась браком с Великим князем Московским Иваном Третьим Васильевичем. Старец псковского Елизаровского монастыря Филофей в послании к Великому князю Московскому Василию Третьему Ивановичу (1524 г.), по сути, лишь обосновал господствовавшие духовно-политические запросы власти и народа: «Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать».
Впоследствии Византия явно или незримо всегда присутствовала в общественно-политической и культурной жизни Российской империи: достаточно вспомнить «греческий проект» Екатерины Второй, русско-турецкие войны XVIII и XIX вв., неовизантийский стиль в архитектуре (например, Морской Никольский собор в Кронштадте в плане повторяет храм Святой Софии в Константинополе), труды Константина Леонтьева, творчество Федора Тютчева, стихи Максимилиана Волошина… Однако в 1917 г. Российская империя была разрушена, а византийская тема надолго исчезла из официального дискурса.
В современной России Восточная Римская империя, на наш взгляд, продолжает оставаться жертвой заговора молчания и невежества. Безусловно, у нас есть выдающиеся византологи, такие как А.М.Лидов или С.А.Иванов, но их работы известны практически исключительно в академической среде. Византийская история почти не преподается в школах и вузах. Ещё бы! Ведь основная доля учебного времени тратится на изучение жизни средневековой Европы – всех этих чрезвычайно важных для понимания русской миссии королишек и князьков! Литература, которую можно отыскать на полках книжных магазинов, в большинстве своем – либо переводная, либо дореволюционная. (И это притом, что за границей – в той же самой Европе – данному предмету посвящены целые отдельные стеллажи.) В последнее время общественный интерес к Византии начал постепенно возрастать, однако часто он ограничивается рассуждениями на тему о том, «виновата ли Византия в нашей убогой тоталитарной судьбе» или «причастна ли Византия к нашему величию».
Одной из лучших рассчитанных на широкую аудиторию работ по Византии остается публицистический фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок» (2008 г.). В нем очень доходчиво объясняется, где ромейская держава черпала силы для противостояния тем действительно экстремальным обстоятельствам, в которых она пребывала на протяжении более тысячи лет своей истории, и почему она все-таки рухнула. Среди основных причин названы происки европейских правителей, вылившиеся в конечном итоге в прямую агрессию против Константинополя, усиление местной олигархии и тесно связанного с ней интернационального финансового капитала, представленного на тот момент итальянскими республиками – Венецией и Генуей, рост греческого национализма среди византийской аристократии и интеллигенции, которые вдруг «вспомнили», что они не римляне, а этнические эллины – слово, до поры ругательное и традиционно обозначавшее греков-нехристиан. Но, пожалуй, главное, что погубило Византию, – это утрата ею истинной веры, выразившаяся, в частности, в заключении нескольких уний с Римско-Католической церковью на условиях признания главенства Папы. Причем если Лионская уния 1274 г. стала результатом, скорее, личных усилий императора Михаила Восьмого Палеолога (за что он был отлучен от Церкви и лишен церковного погребения), то Флорентийскую унию 1439 г. широко поддержала не только византийская политическая элита, но даже значительная часть иерархов. К этому добавлялись унизительные заигрывания с наседавшими турками, что окончательно убеждало народ в предательстве со стороны светской и духовной властей и в свою очередь порождало в обществе атмосферу глубокой апатии и разложения.
Иными словами, Византия перестала быть Царством Христа на Земле, презрела возложенную на нее самим Господом роль катехона, или «удерживающего», под которым в православной эсхатологии понимается начало, препятствующее наступлению в мире последних дней и приходу Антихриста. Она исчерпала чашу Божия терпения – и пропала под натиском варваров, чьи набеги до этого успешно отражала столетиями.
Империя умирала и телом и, что ещё важнее, духом. Тем более странно читать относящийся к XIV веку анонимный трактат о придворных должностях, где подробно описываются пышные одеяния придворных сановников, их разнообразные головные уборы и обувь, чиновные отличия. В трактате даются подробные описания придворного церемониала, коронаций, возведений в ту или иную должность и т.д. Другими словами, трактат служит как бы дополнением к известному сборнику X века «О церемониях». В Х веке, в пору наивысшего блеска и силы империи, такое руководство было понятно и нужно. Однако появление аналогичного трактата в XIV веке, накануне уже для многих явно неминуемой гибели государства, вызывает недоумение и какое-то жуткое ощущение перед тем ослеплением, которое, очевидно, царило при дворе византийских базилевсов последней династии. Знаменитый немецкий византолог К.Крумбахер, также недоумевая над появлением такого трактата в XIV веке, замечает: «Ответ дает, может быть, средневековая греческая пословица: “Мир погибал, а жена моя все наряжалась».
Отношения современной России и Византии болезненны. Строго «юридически» после гибели Российской империи Москва утратила права на византийское наследство, поэтому, объявляя себя «Третьим Римом», мы, подобно Западу, ведем себя как самозванцы. С другой стороны, США и Европа с их ультраиндивидуализмом, культом золотого тельца, возведением греха в добродетель и приравниванием Добра к Злу уже практически неприкрыто готовят приход в мир Лжепророка, и, по сути, единственным настоящим препятствием – катехоном – на их пути остается Россия. Именно в этом качестве она вызывает наибольшую ярость западников (клеймящих концепцию «Москва – третий Рим» как «однозначно фашистский человеконенавистнический проект») и одновременно привлекает полные надежд взоры всего остального, незападного мира,
