«Это случилось несколько лет тому назад.
На одном из спектаклей «Летучей мыши» Никиты Балиева в театре «Фемина» в Париже среди публики вдруг прошел слух, что в зале находится НИЖИНСКИЙ.
Среди зрителей, переполнивших зал, было много людей, знавших и видавших знаменитого танцовщика и высоко ценивших его замечательный талант. Слух произвел большое впечатление. Спрашивали друг друга: «Неужели он выздоровел?»
Как всегда в этих случаях, нашлись «осведомленные люди» и утверждали, впрочем, довольно неуверенно, видимо, наудачу, что «во всяком случае, выздоровление началось». Другие скептически покачивали головами, так как много раз приходилось и слышать, и читать, что болезнь Нижинского неизлечима, что его возили по всем докторам и знаменитым психиатрам Парижа, Вены и Будапешта (родина его жены) и все высказывались единогласно о его неизлечимости. «Однако кто знает… бывают чудеса…»
В результате в первом же антракте фойе театра наполнилось любопытствующими.
Ко мне подошел известный парижский издатель Морис де Брюнов со своим сыном Жаком, которые близко знали и любили Нижинского. И когда я им указал на довольно плотного человека, сидевшего в углу на диване и безучастно смотревшего ничего не выражавшими светло-серыми глазами куда-то в неопределенное пространство, оба Брюнова воскликнули:
— Неужели? Это он, Нижинский? Вы уверены?
Я был совершенно уверен. На мой утвердительный ответ Жак де Брюнов сказал:
— Как печально, как грустно это видеть! Такой большой артист!..
Но артистического в этом человеке ничего уже теперь не было. Куда исчезла его прекрасная стройная фигура, куда девалось его оживленное выражение лица, его бодрый взор, его приятная улыбка, когда-то так пленявшая зрителя?..
Я сам, знавший его с самых юных его лет, еще когда он был на школьной скамейке, и следивший за его деятельностью с его первых дебютов, сначала на Мариинской петербургской сцене, а потом в Париже, я сам не узнал бы его, если бы меня не уверили, что это именно он.
Мы все-таки решили подойти к нему.
Его окружали родственники и поставили перед ним стакан пива, к которому он не притронулся, даже не заметив его. Стакан поднесли к его губам и он выпил несколько глотков, даже не коснувшись его руками. Затем ему вытерли рот платком.
— Вацлав, — сказал ему, подойдя в этот момент де Брюнов-старший, — вы не узнаете меня? А вот же Светлов, который так много о вас писал… Всмотритесь в нас хорошенько.
Но лицо Нижинского оставалось неподвижным, каменным. Вряд ли он слыхал эти слова, а если слыхал, то, конечно, не понял их. Взгляд его был странный — страшный взгляд, в котором не было мысли, а какое-то выражение бездны, пустоты. Взгляд человека с вынутой душой.
Один из родственников, у которого я спросил, зачем, собственно, его привезли в театр, сказал мне, что они пробуют его развлекать; что его водили на концерты и на разного рода зрелища, чтобы экспериментально увидеть, не окажет ли что-либо какого-либо влияния на психику больного. Увы, все эти опыты не привели пока решительно ни к какому результату.
Больной остается отделенным от внешнего мира каким-то непроницаемым тяжелым занавесом».
Валериан Светлов. Из очерка «Вацлав Нижинский» (1929).
На фото: В. Ф. Нижинский (1889—1950). 1920-е.
Подготовка публикации: ©Зеленая лампа, 28.10.2022
