«Над стихами по-настоящему она [М. И. ЦВЕТАЕВА] работала по утрам, вставая очень рано, со светом, пока в доме все еще спали. Работала ежедневно, как над заданным уроком. Не признавала писания по ночам, считая, что ночной труд создает искусственное возбуждение.
Самой большой ее страстью, смертный грех, который владел ею вполне, — была гордость, несокрушимая гордыня. Любимое слово — самоутверждение. И всегда, все — в превосходной степени.
То, что вчера — по пояс
Во весь рост.
Или
Что же мне делать, певцу
и первенцу
В мире мер?!
Она не любила жалости, смирения, скромности — все это было ей органически чуждо.
Не там — где спрошено
Тебе моей.
Марина Ивановна никогда не встречала нового человека просто, но всегда играя некую роль и всегда стараясь показаться не такою, какой она была, худшею, чем на самом деле: «полюби черненькую, беленькую всякий полюбит». И многих, конечно, отпугивала. Но те, кто сквозь игру умел разглядеть настоящего человека и большого подлинного поэта — поэта во всем — и в жизни, и в чудачествах, и в ненависти, и в любви, привязывались к ней крепко и надолго.
Для того, чтобы узнать по-настоящему Марину Ивановну и дружить с нею, нужно было оторвать ее от быта, вывести из дому, уйти с нею на прогулку. Она любила дальние прогулки, ходила быстро и бывала неутомима. Во время таких прогулок она, наконец, становилась настоящей — умной, зоркой, несмотря на свою близорукость, всегда интересной и живой.
А в разговоре больше всего ценила реплику, быстроту ответа — Цветаеву никогда нельзя было только слушать, ей всегда надо было отвечать. В суждениях о стихах бывала пристрастна и субъективна. Свои стихи никому не позволяла критиковать — всякую критику принимала как оскорбление, считая, что она одна обладает абсолютным слухом. Любила больше всего тех, кто уже был признан: Ахматову, Пастернака, Маяковского, Мандельштама. (Что Вам, молодой Державин, Мой невоспитанный стих!) И, конечно, больше всех и неизменнее всех — Блока.
Имя твое — птица в руке
С именем твоим — сон глубок.
Но несмотря на любовь к Блоку, блоковская поэзия никак не отразилась в произведениях Цветаевой: для этого была она слишком индивидуальна, самоутверждающа и самостоятельна.
Одна из самых характерных особенностей Цветаевой была ее русскость. Не только из всех поэтов, живущих за рубежом, она была самою русской, но и в самой России ни один поэт не мог с нею в этом сравниться. В «Молодце» и «Царь-Девице» она впервые после Пушкина уловила настоящий склад русской сказки. (Оговариваюсь: это замечание не мое, а Ходасевича).
Бегут русы,
То-ль не жар-костер — да в дом!
Но эта русскость нисколько не мешала ей любить Запад — она прекрасно знала и любила французскую литературу и поэзию, писала даже французские стихи и переводила с русского на французский. Особенно любила французский XVIII век. (Казанова, Лозэн — ее герои.)
Плащ прихотливый, как руно
Антуанеты домино.
Французский романтизм отразился в том же «Плаще» очаровательными стихами:
И другу на руку легло
С моею нежностью проклятой.
Любила она и Германию, но не настоящую, а воображаемую. (В Германии она жила в детстве)».
Вадим Андреев. Из воспоминаний-лекции (27 января 1949 г.).
На фото: М. И. Цветаева с сыном Георгием (Муром). Медон, Франция. Начало 1930-х.
Подготовка публикации: Зеленая лампа, 03.07.2023
