Борис Пастернак играл на фортепиано с 11 лет, а с 13 занимался композицией. Его кумиром был Александр Скрябин — им юноша «жил и питался, как хлебом насущным». Скрябина юный Борис буквально боготворил: «Дорогой из гимназии имя Скрябина, все в снегу. Соскакивает с афиши мне на закорки. Я на крышке ранца заношу его домой, от него натекает на подоконник. Обожанье это бьет меня жесточе и неприкрашеннее лихорадки».
В автобиографии «Люди и положения» Борис Леонидович писал: «Никто не сомневался в моей будущности. Судьба моя была решена, путь правильно избран. Меня прочили в музыканты, мне все прощали ради музыки. Даже в гимназии, когда на уроках греческого или математики меня накрывали за решением задач по фуге и контрапункту в разложенной на парте нотной тетради и, спрошенный с места, я стоял как пень и не знал, что ответить, товарищи всем классом выгораживали меня и учителя мне все спускали».
Шесть лет Пастернак серьезно учился композиции. Он играл свои сочинения Скрябину, и сам Скрябин восхищался его талантом. Несмотря на это, Пастернак оставил музыку. У него не было абсолютного слуха, и он никак не мог с этим смириться. В начале мая 1916 года пишет в письме отцу: «Музыку я оставил из убеждения в собственной бездарности. Это был голос молодой и требовательной совести, и я рад, что этого голоса послушался».
Спустя 10 лет Пастернак осознает, что прежнее обожание ушло — то ли с течением времени, то ли в связи с теми внутренними изменениями, которые произошли в нем самом. Однако, как и в молодости, музыка Скрябина глубоко его трогает, заставляя вспоминать о прошлом восхищении. Об этом сказано и в поэме того же времени — «Девятьсот пятый год» (1926):
Как-то раз,
Когда шум за стеной,
Как прибой, неослабен,
Омут комнат недвижен
И улица газом жива, —
Раздается звонок,
Голоса приближаются:
Скрябин.
О, куда мне бежать
От шагов моего божества!..
Снимок Пастернака сделан в 1916 году.
#МосковскиеЗаписки
