«ЖЕНУ С ПОЧИНУ БЕРУТ»? Устыдительные наказания девушек в традиционной русской культуре XIX века
(автор статьи Наталья Львовна Пушкарёва — историк, антрополог, доктор исторических наук (1997), профессор)
«В XIX в., так же как и в стародавние времена, небезупречное поведение девушки считалось прегрешением меньшим, нежели измена замужней женщины. Ответственность за лишение девственности возлагалась на нее саму: «уступчивость» считалась простительной, если допускалась связь с мужчиной более высокого статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатым, и казалась особо предосудительной, если девушка уступала бедному, «польщалась на мужика». Богатство, высокий социальный статус были объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку «грешить». «Имущественный достаток невесты при выходе в замужество часто покрывает отсутствие в ней целомудрия», — отмечали информаторы Этнографического бюро кн. Тенишева в Петербурге. Ситуация же, когда девушка «спутывалась по любви», была совершенно неизвинительной и приписывалась особой развращенности согрешившей.
В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, в XIX в. стало принято давать особую очистительную молитву, после которой виновной вручалась очистительная память от поповских старост — они ведали делами о внебрачных рождениях. Иногда — это был путь к покаянию — священник назначал епитимью. Согрешившая тогда трижды должна была на коленях обползти церковь. Есть данные, что уже в начале XX в. у русского населения, скажем на Украине, этот способ поношения и опозоривания молодой почти исчез и «вместо него часто священник» обязывал «молодую поработать у него несколько дней».
Зачинщиком устыдительной кары часто являлся брошенный девушкой парень, обиженный невниманием сосед; он и ставил на обсуждение сельского схода «дело об обиде». В сообщениях о штрафах, налагавшихся сходом на родителей (его могли взять и алкоголем), ничего не говорилось о способах проверки «честности» девушек, если это не был вопрос о свадебном ритуале. Очень часто вначале пускали слух о нечестности, затем обсуждали на сходе — само привлечение внимания к физическому состоянию девушки уже было «срамом».
На свадебном пиру важнейшим актом была демонстрация «честности» невесты — либо признание ею вины: «Расправы и никаких позорящих обрядов не бывает, если она прежде увода в комору сознается, что потеряла девство. Новобрачная, сознаваясь в своей вине, просит, кланяясь в ноги, прощения у отца, матери, свекра и свекрухи…». В противном случае совершение позорных обрядов идет своим чередом. Они рассчитаны на то, чтобы опозорить мать, отца и даже всю родню невесты.
В Литве и в Малороссии был обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на железную цепь (куницу, «в кандалы»). Народный свадебный ритуал включал там демонстрацию рубашки невесты (изредка — даже ее появление перед гостями в рубашке с кровяными пятнами, и в ней она должна была вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, чаще же брачную рубашку выносили и, показав, вместе с четвертью вина и благопожеланиями отдавали родителям девушки).
Целомудренность или нецеломудренность следовало обнаружить рано в понедельник или же ночью с воскресенья на понедельник во время свадебного пира. Ритуал совершали перед разрезанием жаркого, «а без того не разрезывали» его. Основным знаком, свидетельствующим, что жених нашел невесту целомудренной (если не выносилась рубашка), было битье посуды, стаканов, бокалов — символ благополучного нарушения целостности главного девичьего «сокровища». Свадьба без битья посуды в Нижегородчине считалась «невеселой» (означала начало опозоривания).
Обратный обычай описал информатор из Калужской губ. Там молодому положено было бить посуду, «ломать и грызть» ложки в знак разочарования «несохранностью» невесты. Нецеломудрие невесты — «Хорош соболек, да измят!» — мог осуждать только новобрачный и его род, причем особое право срамить имели женщины мужниного рода — мать и сестры мужа, невестки. Избиение молодым своей жены нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX в., но нет данных о распространенности; скорее типичным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы.
В Черкасском уезде Киевской губернии нецеломудренную невесту должна была наказать мать жениха, а он сам останавливал ее в какой-то момент напоминанием о том, что он «теперь хозяин молодой»: лишившаяся девственности до свадьбы не могла идти к столу, а должна была подползти на коленях под стол и из-под него показывать свое лицо. Мать жениха всякий раз, когда она выдвигала голову, била ее по лицу. Это продолжалось до тех пор, пока муж не запрещал. Лишь тогда молодой позволяли выбраться из-под стола, сесть около мужа.
Опозоривание отца девушки, не сохранившей девственности, встречалось редко, но все же отдельные случаи бывали (решением одного волостного суда в Каменецком уезде было определено подвергнуть отца за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя, наказанию розгами; аналогичные случаи описаны в Кинешемском уезде). На Дону общим способом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было исполнение срамных песен, надевание на шею венка из соломы или баранок, одаривание матери либо (если невеста была сиротой) воспитательницы селедкой или таранькой (вместо курицы, которую клали на колени матери или воспитательнице, — благодарности за то, что уберегли дочь или воспитанницу от соблазнов). В Калужской губернии срамили прежде всего мать новобрачной, а не ее саму, именно мать могли впрячь в борону и провезти борону за собой по деревне. Наконец, возможным было и осрамление свахи (вместо родителей или вместе с родителями не сохранившей чести девушки). В Свияжске (Поволжье) существовал ритуал «паренья свахи»: ее, сосватавшую нечестную невесту, клали на улице на лавку, задирали подол и били веником, посыпая на тело снег. Важно подчеркнуть: за «нечестность» одной женщины должна была нести ответ опять же женщина (мать, воспитательница, сваха). В Витебской губернии хомуты позора надевали и дружкам, и родителям, и сватам («и водили по деревне, причем шлея хомута тащится по земле»).
В иных местах на воротах или на крыше дома согрешившей невесты вывешивали хомут, в других — мазницу, в третьих — рогожу, обмазывали нечистотами стены дома; пробивали в печи дыру, пачкали стены грязью, били окна в доме родителей невесты. Иногда опозоривание выражалось в том, что кто-нибудь из свадебных «бояр» лез на крышу хаты невесты с ведром воды и оттуда брызгал ею на присутствующих — символический знак невоздержанности новобрачной, ее готовности отдаваться любому, чтоб каждому попало (как брызги воды). Есть данные, что в иных местах втаскивали на крышу дома разъезженное колесо или, если дело обнаруживалось зимой, старые сани. Все действия сопровождались словесным поношением, среди обычных позорящих слов были «блядь», «потаскуха», «сволочь» (от волочить, сволакивать), «подкладня», «паскуда нестоящая».
Самым распространенным наказанием было надевание на шею лошадиного хомута «без гужов» (веревок, иных частей упряжи) — символа «озверения», близости миру животных и одновременно антипода цветочному венку, символу девственности. Надевание хомута было и измененной, гуманной формой припрягания к лошади (это делалось с замужними) как акта усмирения. С другой стороны, как вид кольца или обруча, хомут символизировал и вульву. Его могли повесить на гвоздь, наскоро вколоченный над притолокой, а чаще — надевали на шею не только провинившейся невесте, но и ее родителям. На такой случай наскоро делали даже несколько соломенных «хомутов, намазанных смолой и разными гадостями». В Малороссии хомут изготовлялся из соломы, косу распускали, лицо девушки могли прикрыть платком и в таком виде водить по улицам. Иногда в знак позора девушке оголяли ноги, «подвязав ей платье к поясу соломенными веревками». Обычай позорить хомутом, надеваемым на шею, быстро был заимствован и получил распространение у других народов, населявших Россию.
Типичными позорящими действиями были: измарать рубаху девушки (со словами «Запачкала ты себя с таким-то каким-то беззаконием!») сажей или дегтем (который из-за черного цвета также был в крестьянском быту символом бесчестья и зла), в испачканной рубахе провести по улицам без юбки. Есть свидетельства информаторов о том, что мазали ставни и стены дома дегтем со словами: «Если любишь, то люби одного», тем самым указывая, что жизнь следовало строить с виновником бесчестья. Важной стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных»: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь и откупались, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том.
Самым старым (известным с XV в.) способом осрамления невесты во время свадебного пира было «подать родителям «худой» (плохой, дырявый) кубок с вином, прорванный в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро». Случалось, что на головы сватам и отцу такой невесты надевали дырявый горшок. Сама лексема худой в русском языке означает одновременно и «плохой», и «дырявый».
В Олонецкой губернии ритуалы, связанные с почестностью девушки, были отнесены на следующее утро, когда молодой с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на куски. В Полесье нецеломудренной невесте и её родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу — всё должно было выражать несладость жизни с нарушительницей, ее нецельность, рваность, ущербность.
В Архангельской губ. срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, но таковую могли отлучить от родительского дома, от дружбы других женщин. Если худая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то девушка по общему приговору должна была убирать отныне волосы в две косы без девичьей повязки, покрывать их волосником (отсюда термин самокрутка). Обряд «покрытки» у южных русских и малороссов был не столько позорящим, сколько сглаживающим прегрешение девушки: надевание иного убора показывало переход девушки в другую возрастную группу, и девичью косу ей уже нельзя было заплетать (отсюда полесское выражение «росчесав косу до вiнца»).
Чем дальше от центра и Южной Руси, тем терпимее было отношение к лишению девственности. Если в Калужской губернии информатор сообщал, что «случаев, когда бы девушка, имея незаконнорожденного ребенка, вышла замуж, не было», то в Тверской «никакого публичного посрамления оказавшейся нецеломудренной» не устраивалось. Нет данных, что была какая-то систематичность в ритуалах позора для девушек в Казанской губернии — там к конце XIX в. вообще бытовало присловье: «Жену с почина берут». В Пермском крае родители не видели ничего дурного в том, чтобы девушки были в поиске любого себе до свадьбы, а в Мезенском уезде невинность девушки вообще ценилась мало — родившая скорее находила себе мужа.
Описывая Сольвычегодский уезд Вологодской губернии информатор заключил: «Редкая девушка не дает потыркать своему миляшу до свадьбы… Мужики говорят, что без этого нельзя жить, а бабы — «ой да щё, ведь нам пущае вашего хочеся!»». Посрамляющих обрядов на Русском Севере не водилось, но девственность ценилась. В удаленных от центра сибирских деревнях было то же: в условиях переизбытка мужчин возможность интимных отношений с женщиной ценилась не только на словах, но и на деле (среди золотоискателей и рудознатцев). Родители девушек, получавшие за несохраненную девственность своих дочерей иной раз большие компенсации, имели свою выгоду: ребенок дочери-девушки нисколько ее не бесчестил, его охотно воспитывали, отвечая укоряющим: «Плевок моря не портит».
Иное дело — центральные, южные, юго-западные, отчасти — западные районы России. До 1861 года помещики в посрамление провинившейся там приказывали «резать косу» — острижение ее оставалось наиболее распространенным из женских позорящих наказаний.
Традиции, связанные с поддержанием идеи высокой ценности девственности до брака, сохранялись в первой половине XIX в. в Ростовском, Пошехонском, Владимирском, Дорогобужском (Смоленская губ.) и многих иных уездах. Но вот уже в 1841 г. один из наблюдателей-калужан записал: «Целомудрие не имеет большой цены в глазах нашего народа. и во многих губерниях уже уничтожился старинный обычай вскрывать постель молодых. Отец и мать говорят жениху: «Какая есть — такую и бери, а чего не найдешь — того не ищи!»». Обыденная мудрость в отношении целомудрия девушки в Вологодской губернии, хоть и ориентировала на то, чтобы соблюдать нравственную чистоту, коли это не удавалось, не требовала публичных оскорблений («разве что муж буде поколотит») и издевательств.
К концу XIX в. утрата девственности переставала быть фактом, который следовало обнародовать. «Вообще об отношениях молодежи можно сказать, что баловаться стало просто», — заключил современник-аноним. Народная молва — с характерной для просторечия прямотой — припечатала смену прежних взглядов на обязательность девственного состояния перед свадьбой точным присловьем: «П…а хоть и дырява, зато морда не корява!». А уж если добрачную беременность удавалось «прикрыть венцом» — вопрос о том, что случилось до него, вообще старались не поднимать. На Вологодчине отец невесты давал за беременной дочкой еще и корову к приданому — «для прокормления младенца».
Напрасность позорящих наказаний точно сформулировал и информатор-костромич: «Хоть срами, хоть нет, а другую жену уж не дадут». Он заметил, что к рубежу XIX— XX вв. если супруг не находил в молодой жене того, что соответствовало его ожиданиям, то самое большее было «ее поначалу тузить», а со временем дело обходилось. Растущую допустимость добрачных отношений молодых в этой части России трудно не заметить. Если в начале XIX в. девушку родня позорила словами о том, что та «замарала хвост» до свадьбы, то в конце на все укоры молодая, как сказывали, могла ответить: «Свой чемодан — кому хочу, тому и дам!»; «Поспала — ничего не украла!»; «От этого не полиняешь!»; «Не позолота, не слиняешь — оттого что похватали!».
Записанные в Ярославской губ. «отговорки» женихов, женившихся на нецеломудренных невестах, также свидетельствуют о том, что отношение к соблюдённости правил переменилось: «У нее не лужа — достанется и мужу!»; «Это добро не мыло — не смылится!» и др. Между тем раньше «старожилы говорили, что девушка, родившая ребенка, могла выйти замуж только за отца этого ребенка.». Но всё чаще после рождения внебрачного ребенка строгость отступала: девице прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка той, что согрешила, на любые нападки привычно ответствовали: «Чей бы бычок ни скакал, а телятко наше» («Грех да беда, с кем не быва!»; «Грех сладок, а человек падок!»). Но в идеале, конечно, девушке нужно было постараться «устоять» до венца — об этом говорят и частные акты 1890-х гг.
К рубежу веков народная традиция выработала ритуал снятия напрасного обвинения девушки в бесчестном поведении на деревенской сходке (если девушка оказывалась невиновной, участники сходки кланялись ей в ноги: «Прости нас ради бога, ты не виновата»), а также щадящие способы обнародования почестности. Так, на Вологодчине в 1898 г. во время свадьбы уже ограничивались вопросами и ответами в форме эвфемизмов («Грязь ли топтал, лед ли ломал?» На что жених почти всегда отвечал: «Лед ломал», «если не хотел делать огласки»). В верхнем Поволжье, на Дальнем Востоке и в Сибири вместо окровавленной рубашки просто выносили гостям бутыль или даже веник, обвязанные красной лентой, пирог с гроздью красных ягод, стлали под ноги красное полотенце. Если же обнаруживалось «нечестие», криков и шума не устраивали, но к бутылям привязывали черные ленточки, у дома вывешивали черные флаги.»
