СТО ЛЕТ НАЗАД
Есть такая изумительная книжка: «Детство на окраине», автор Любовь Воронкова.
Это повесть о восьмилетней девочке Соне, которая живёт со своими родителями на тогдашней московской окраине – в Мещанской слободе, на Божедомке, ныне улице Дурова; это возле метро Проспект Мира. Вероятно, повесть автобиографическая. Сюжета, собственно, никакого нет: просто жизнь дома, населённого городской мелкотой, отношения между детьми, мечты о кукле, начало обучения в школе. Происходит дело в 1912 году – там упоминается гибель Титаника.
Как жили простые москвичи век назад?
Во-первых, где жили? Семья Сони живёт в трёхэтажном деревянном доходном доме. Дом этот и ещё несколько подобных домов принадлежали некому купцу, простому человеку, который тут же торговал в лавке, ходил в засаленном картузе. Секрет его богатства никому неведом, но рассказывают разное: от «нашёл кошелёк» до «ограбил кого-то». Мысль о том, что можно разбогатеть трудом, трезвостью и бережливостью – не присутствует. Нет такой мысли. Её и сегодня нет. Можно предположить, что при советской власти её бы не пропустила цензура. Может и так, но, по-моему, её просто не было.
Доходные дома (т.е. дома, построенные специально для сдачи внаём) были очень распространены в то время. Для «господ» предназначались дома в центре – на Тверской, Арбате, Пречистенке, Остоженке, 6-этажные, выстроенные в нарядном, кокетливом стиле art nouveau (у нас его называли «модерн») с ангелочками и медальонами на фасаде. Сегодня эти дома, часто похожие на торты, ошибочно называют «особняки». На самом деле они как раз противоположны особнякам – многоквартирные. Особняк – это дом на одну семью. В те времена не было частной собственности на квартиры. Частная собственность была на целый дом, а квартиры снимали. Все эти барские многокомнатные апартаменты были съёмными. В одной из квартир доходного дома обычно жил владелец.
А для мелкоты строили дома в 2-3 этажа, без удобств, деревянные или иногда кирпичные, но это подороже. Там дело обстояло так. Хозяин сдавал квартиру кому-то, а этот кто-то сдавал в поднаём другим людям. Кто-то, впрочем, мог себе позволить целую квартиру, но обычное дело – в каждой комнате по семье. Семья героини повести, девочки Сони, живёт в проходной комнате, и это считается нормой. Её мама – именно и снимает квартиру у хозяина и по комнатам сдаёт другим людям. Она собирает с них квартплату, топит русскую печку, ставит самовар, из которого по утрам все наливают себе кипяток. На кухне – русская печь. Жильцы кладут в свои горшки продукты, а хозяйка квартиры – ставит котелки в печку. В русской печке пища готовилась долго и при довольно низкой температуре, томилась. Водопровода сначала не было, но потом его проводят – в 1912 г. Вода на кухне – это большое достижение, удобство. Вода вкусная – из мытищинских ключей. Ванны и туалета, сколь я поняла, не было. Ходили в баню. Что с туалетом – нигде не написано — вероятно, из скромности.
Я поняла, откуда советский термин – «ответственный квартиросъёмщик». Смысла особого в нём не было, но термин был. То есть среди семьи выделялся один, на кого была как бы «записана» государственная квартира.
Когда старались «опустить» советскую власть и вообще советскую жизнь, писали, что это она, гадкая, придумала коммуналки. На самом деле, покомнатное расселение – это была норма жизни простых людей. После революции овладели барскими квартирами – ну и зажили, как умели. Тогда жить просто в комнате, тёплой, да ещё с водопроводом на кухне – было вполне завидная судьба. Иные жили и в подвалах, и в «углах», где в одной комнате теснилось несколько семей.
Родители девочки – подмосковные крестьяне. Подмосковные земли – бедные, урожаи плохие, вот и шли крестьяне либо в «отход», на фабрики, в извозчики, в прислуги, либо устраивались, как родители Сони. Мать её была «коровницей» — держала корову и торговала молоком.
«Тогда на московских окраинах немало стояло по дворам коров, лошадей. В маленьких деревянных домах жил народ пришлый, из деревень. В подмосковных деревнях мало сеяли хлеба, да и не очень-то он родился на лесных, заболоченных пустырях. Больше жили Москвой. Накосят сена – в Москву, на рынок. Накопят масла, яиц – в Москву. А из Москвы везут хлеба.
Если же хозяйство такое немощное, что и на хлеб продать нечего, шли в Москву на заработки – в полотёры, в дворники, в извозчики» — рассказывает писательница.
То есть и сто лет назад в Москве жить было легче и доходнее, чем в деревне. А вот что радикально отличало – это тоска по деревне. Москвичи в первом поколении мечтали оказаться в лесу, на лугу, пройти босиком по траве, по живой земле, искупаться в реке… Кончается книжка счастливой сценой – Соня с мамой уезжают на время в деревню: маме доктор посоветовал выехать из Москвы для поправки здоровья.
Поехать за город тогда было редкостным счастьем. Вообще куда-то поехать было делом редким. На дачи ездили «баре», а простые люди проводили жизнь в своём дворе. Даже Москву знали в пределах пешеходной досягаемости. Трамвай уже был, но стОил денег, а они у простого человека – не лишние.
Однажды девочка с классом отправляется в Петровско-Разумовское на прогулку. Это – невиданное счастье, наверное, как сейчас – в Париж поехать. Ехали они, сколь я поняла, по Окружной железной дороге на «паровичке» — вероятно, какой-то лёгкий паровозик. Там гуляли, какая-то девочка упала в воду, набрали цветов…
После революции была тотчас поставлена задача – вывозить всех детей летом за город. Это был ответ на народную тоску по траве и живой земле, по речке. Ну и конечно социальный реванш: раньше на дачи только буржуи ездили, а мы устроим наши, пролетарские дачи. Вообще, загородное житьё считалось целительным. Помню, уже в моё время, в 60-х годах, ослабленных детей на полгода, а то и на целый учебный год, отправляли в так называемую «лесную школу». Была у нас такая Ирка Б., которая время от времени отправлялась в эту таинственную «лесную школу». Странно, впрочем, что одновременно с этим большевики считали городскую жизнь выше сельской, всеобщим образцом – и развивали города.
Девочка Соня учится в начальной школе – т.н. городском училище. Это, видимо, начальная школа. Учительница молодая и прогрессивная: похоже, сочувствует революционерам, поит ослабленных учениц рыбьим жиром и показывает картинки с помощью «волшебного фонаря». Это такая штука для проецирования картинок на стенку. Вроде как сейчас используется для презентаций. Соня очень любит учительницу.
Чем живёт семья? У родителей Сони три коровы. СтоЯт они здесь же во дворе, в сарае. Летом их иногда (не каждый день) гоняют на пустырь, заросший травой, — пастись. А так, видимо, приходилось покупать и сено, и что-то ещё на корм. Странные соотношения цен. Писательница пишет: «Хорошая корова тогда стОила десять рублей, а плохонькую деревенскую бурёнку можно было купить и за пять». При этом кружка молока стоила 5 копеек. Кружка – это, по-видимому, старинная мера объёма в 1.23 л. Что ж выходит – цена коровы – это 100 л. Молока? Ну, пускай 200, если хорошая… От трёх коров они вполне могли продавать примерно 20 кружек молока в день. Значит, могли получать 1 рубль день. Ну что ж, это норма жизни простого человека в то время. Но к тому же часть денег уходила на закупку сена. Но был и дополнительный прибыток — сдача комнат в субаренду. Упоминается квартплата – 3 рубля за комнату.
Что они могли себе позволить из благ жизни? Они были сыты, не голодали. Это в те времена уже было достижением для простого человека. Пили молоко или чай с молоком, ели хлеб (он в те времена был по-настоящему питательным, содержал гораздо больше белка и полезных веществ; им в самом деле можно было прокормиться). На обед – щи. Притом, как правило, с мясом. Они даже тайком в пост едят мясные щи: с постных трудно работать. В праздник бывали сласти, ветчина. Девочке иногда покупали у старухи-разносчицы пряничек или конфетку, но это не часто.
Одежда была старая, башмаки стоптанные. У матери, впрочем, было одно выходное шерстяное платье. Тёплой зимней одежды не хватало, пред Рождеством дети любуются выставленными в витрине игрушками и нещадно мёрзнут. Возможно, поэтому, эти девочки, став бабушками через сорок или пятьдесят лет, неимоверно кутают своих внуков: намёрзлись.
Ничего лишнего, за пределами необходимого, в доме нет. Из украшений – только иконы, нарисованные жильцом-художником, запойным пьяницей. Да ещё портрет мамы, нарисованный им же, накануне своей смерти.
Девочка талантливая, рисует, удивляя своими рисунками окружающих. Но нет и мысли, что можно стать художницей, учиться этому делу, как-то пробиться… Самое большое, на что она может рассчитывать, — это малевать вывески: на это был спрос, за это платили. Я как-то читала, что Васнецов, знаменитый иллюстратор сказок, начинал тоже с вывесок. Вполне возможно, что после революции Соне (вернее, её прототипу) удалось куда-то поступить учиться рисовать. Революция при всех её ужасах, которые не устают поминать (и они впрямь были), открыла людям из глухих народных низов дорогу к образованию, которое тогда было делом привилегированным. Появилась возможность реально пробиться вверх. Эта головокружительная перспектива привлекала простых людей к новой власти и искупала и холод, и голод, и репрессии. Пока в народе была жива память о совершенно ином положении вещей до революции, когда для простого человека были реально заперты все двери – до тех пор народ массово любил и ценил советскую власть. За жизненную перспективу ценил. Для человека ведь порой перспектива – важнее хлеба. Любопытно, что возможность получить образование, любую специальность – всё это перестало цениться тогда, когда эта самая возможность действительно утвердилось в качестве нормы жизни. И реально учиться люди перестали в массовом порядке именно тогда. Так, спихивали сессии, продлевали счастливое детство… Не все, не все, но слишком многие.
Любопытные наблюдения над социальными, так сказать, отношениями и конфликтами. Здесь, в Мещанской слободе, как и везде, есть бедные и богатые. Даже в квартире одна из квартиранток, Анна Ивановна, добрая женщина, жена слесаря, считает себя хоть на вершок, да повыше сониной семьи: ведь она – из мещан, а те – из крестьян. Крестьяне землю пашут, в грязи копаются – значит, они самые последние люди в представлении этой мещанки. Говорят, что крестьяне произошли от библейского Хама. Это любопытно. Простые, тёмные горожане презирают крестьян, сельскую жизнь, сельский труд, физический труд вообще. Сама-то Анна Ивановна – надомница-цветочница, крутит из бумаги и ткани искусственные цветы. Простой тёмный горожанин, слабо затронутый образованием, — сегодня это тип офисного сидельца – презирает физический труд и уж конечно труд в сельском хозяйстве. Чтобы добровольно пахать землю – для этого надо быть графом Толстым, а он, сиделец, далеко не граф. Офисный сиделец гордится своим званием офисного сидельца и физически будет работать только в самой последней крайности. Жизнь его – это три К: кофе, кондиционер, клавиатура. А там, на селе, – воняет. «Воняет» — это ключевое слово городского офисного мировоззрения. Это, кстати, проливает свет на такое непонятное мне явление. Мне много раз рассказывали про белорусские агрогородки, где фермы, построенные по последнему слову сельхознауки, всё чисто, механизировано и пр., где хорошее жильё с современными удобствами, где можно сделать карьеру и прилично зарабатывать, но молодёжь туда – категорически не едет. Вот, видимо, потому и не едет. Офисная она, молодёжь…
Взрослые, окружающие Соню, вспоминают события революции 1905 года. Кто-то поддерживает бунтовщиков, кто-то нет. В окружающем мире чувствуется приближение какой-то неясной грозы-угрозы. То там то тут там вспыхивают забастовки на заводах и фабриках, ночью по Божедомке гонят колонну арестантов, шпик преследует агитатора с прокламациями, который забегает в их двор… На кухне то и дело вспыхивают разговоры о том, что того и гляди повторится «пятый год». Поражает общественный темперамент, накал страстей, готовность людей идти на улицы, на баррикады, под казацкие нагайки и даже под пули… Нет, сегодня такого нет. Ну, поболтаться по улицам, покричать что-нибудь… Нет, сегодняшняя «напряжённость» на революционную ситуацию не тянет. А может, народ стал хлипки. Да и есть ему что терять, кроме своих цепей…
А вот что пропало безвозвратно – это скрипучий, искристый снег зимой. Я как-то видела недавно (не помню, где) картину Кустодиева: московский пейзаж с санями, яркий зимний день – красота. В Москве сейчас зимой черно и слякотно, снега не видно. Приезжаешь к ним в деревню – и словно в сказку попадаешь: елки под снегом, синицы, белки, хорошо!
Так что же изменилось в жизни простого человека за сто лет? Она стала гораздо богаче. У простого горожанина гораздо больше вещей, неизмеримо больше. Хоть с рынка, но барахла у каждого – выше крыше. Еда. Часто нет нужного и питательного, но полно излишнего и вредного. Мусорная пища – этого не было сто лет назад. Несравнимы возможности передвижения. Хорошо это или плохо? И то, и другое. Толкучка, пробки на дорогах…
Социальные перегородки сегодня при всех разговорах о недоступности простому человеку того и этого – сегодня неизмеримо ниже. И это не просто так случайно получилось – это заслуга Октябрьской революции, которая повлияла на весь мир.
Принесли ли людям счастье новые возможности? Ну, счастье, как и царствие божие, в внутри нас, оно мало зависит от возможностей. Более того. Когда возможностей нет – ну, нет и нет, не о чем и жалеть. А принципиальное наличие возможностей получить то и это – вот тут-то человек, который этого не получил, и чувствует себя глубоко несчастным и обездоленным. Так что особо большой спектр возможностей – не делает людей счастливыми.
А вообще-то я советую всем прочитать эту книжку – Любовь Воронкова «Детство на окраине», М., Государственное издательство детской литературы Министерства Просвещения РСФСР, 1959.
