Сергей ГОРНЫЙ
Пол в лавке у деда был досчатый, выщербленный. Какой-то стершийся вдоль волокон, и только сучки выделялись темными крепкими островками. И все же был это деловой, хороший и прочный пол, и вся лавка была крепкая и бодрая. Может быть, все так казалось из-за деда: сам он был крепкий и властный, здоровый и сильный. Входя в лавку, он словно заполнял ее всю, точно поддерживал ее плечами.
Сверху свисали хомуты, шлеи и уздечки. У входа висели перевитые пачкой кнуты, туго обмотанные кожей на головке кнутовища; рядом — светлые железные цепи. А на полках были крючки и задвижки, болтики, винты и прочее; все в синих и зеленых аккуратных пакетах, перетянутых бечевкой; а лицом к нам, прохваченные этою же бечевкою, висели на пакете образцы: крюка, винта или медного крана. Сзади стояли на ступенчатой подставке самовары и еще дальше гвозди в досчатых, неструганных ящиках, сало и мазь, нефть и смола в бочках, пакля в мешках, стекло в широких и тонких ящиках.
Под бочками были жестяные желобки для стока, темные, покрытые жировыми наростами с маленькой лужицей масла или нефти на дне. Отдельные листы стекла были проложены соломой, и маленький щуплый Викентий, вынимая их, прикусывал от напряжения губу. Резал он стекло таинственной белою костяной штукой с маленьким твердым камешком на конце. Стекло жалобно звенело в ответ и ломалось — так вкусно, нежданно и хрупко — как раз на линии, которую провел Викентий.
Из рассказа «Дед» (1922).
Иллюстрация: А. Лаховский. В мастерской (фрагмент).
Подготовка публикации: ©Зеленая лампа, 09.03.2024
