Приключения Федора Матюшкина, или Голландец Федернелька
Пушкин никогда не был за границей. А между тем, пока няня варила ему обед и стирала платье, его друзья ходили в кругосветки, покоряли горные вершины, поднимали восстания и совершали географические открытия. Этот рассказ об одном из ближайших друзей Александра Сергеевича, легендарном лицеисте Федоре Матюшкине.
Сидят как-то раз Ходасевич и Гумилев. У Гумилева ни сахара, ни чая, ни живого места на штанинах — сидят, разговаривают. Ходасевич Гумилева слушает, а сам нет-нет да вокруг поглядывает. Вроде и зашел первый раз, а все ему тут как будто бы знакомо — и стол, и стулья, и шкафы… Неудивительно, ведь Владислав Фелицианович очутился в своем бывшем кабинете. Окружавшая их мебель принадлежала некогда адмиралу Матюшкину, лицейскому товарищу Пушкина. Он снял ее с какого-то корабля и обставил дом в своем имении. Сохранил особые приспособления в буфете для подвешивания посуды на случай качки, оберегал «любимое кресло Александра Сергеевича», обитое зеленым сафьяном. Правда, имение было куплено через тридцать лет после смерти поэта, но кого это волнует? Шли годы, дом переходил из рук в руки, мебель перепродавалась. В 1905 году ее обладателем на некоторое время стал Ходасевич, и, наконец, в 1918-м она оказалась у Гумилева.
Если отвлечься ненадолго от приключений старинного гарнитура, можно узнать, что судьба самого Матюшкина была не менее интересной. Он рос трудолюбивым, скромным юношей, бредил морем, зачитывался книгами про большие корабли и дальние страны, мечтал и сам стать моряком. Товарищи звали его голландцем или Федернелькой.
Отец Матюшкина умер рано, мать жила далеко в Москве, одинокому мальчику сочувствовали и друзья и преподаватели. Особенно любил его директор царскосельского лицея, Антон Евстафьевич Энгельгардт. Он-то и договорился с Головниным, чтобы тот взял Матюшкина с собой в кругосветку. Ну, вроде как пускай мечты сбываются. Конечно, отличная идея — у нас тут есть способный парень, который умеет не только стихи сочинять, давайте отправим его в открытое море на два года. Ничего, что у нас нет нормального флота, ничего, что мы в кругосветку ходили до этого всего два раза, ничего, что там люди гибнут пачками — пусть пацан увидит мир.
Энгельгардт не ошибся. После кругосветки, повзрослевший и набравшийся опыта, Матюшкин отправился к берегам Северного Ледовитого океана вместе с бароном Врангелем, выживал в суровых погодных условиях Крайнего Севера, когда его товарищи замерзали, не дойдя пары шагов до юрты. Вместо стекол — голые льдины, вместо свечей — рыбий жир, вместо постели — медвежья шкура на деревянной скамье. «Добрый человек не придет поговорить со мной — сижу один, думаю, мечтаю, и часто несчастный, приходящий за подаянием, застает меня в слезах,» — писал он Энгельгардту из Сибири.
Потом он совершил еще одно кругосветное плавание, участвовал в подавлении греческого восстания, мужественно переносил бытовые неудобства — постоянную сырость, перемены климата, однообразную еду, которой месяцами приходилось питаться в открытом море. И только добрый друг Пушкин, сидя дома на диване, никак не унимался:
«Завидую тебе, питомец моря смелый,
Под сенью парусов и в бурях поседелый!»
Как ненормальный, ей-богу.
Текст: Ольга Андреева
