Почему знаменитый композитор умер в забвении и нищете

«Божественный Мусорянин» и тайны его души. Почему знаменитый композитор умер в забвении и нищете

Единственный прижизненный портрет Мусоргского кисти Репина потряс современников. Больной, неряшливый, одинокий человек в больничном халате поверх расшитой рубахи, вглядывается куда-то мимо зрителя. Модесту Петровичу на тот момент было всего 42 года. Репин торопился запечатлеть любимого друга — именно таким, каким он был в тот момент. Это первое и последнее живописное изображение Мусоргского со временем стало восприниматься как единственно достоверное, совершенно вытеснив ранние фотографии обаятельного молодого человека.

Вот уже много лет Репин ценил общение с этим удивительно тонким, очаровательным, эрудированным собеседником! Сколько было дивных разговоров о судьбах русского искусства, хохота, шуток… Позже доходили слухи, что Мусорянин (так прозвали Мусоргского друзья) то ли болен нервной болезнью, то ли впал в депрессию, то ли его и вовсе затянула пагубная привычка.

Вот и сейчас, в марте 1881 года, после ужасного приступа, друг художника угасал в госпитале. Илья Ефимович работал в больничной палате почти на коленке, без мольберта, и у него было всего четыре сеанса. На пятый художника уже не пустили, а вскоре Мусоргский умер. Однако в прощальном взгляде композитора на портрете нет отчаяния. Напротив, он полон надежды: всё, что успел написать, написал талантливо, пусть это и отказывались признавать современники.

Душка-офицер, свежеиспеченный корнет привилегированного лейб-гвардии Преображенского полка, в мундирчике с иголочки — таким впервые увидел 17-летнего Модиньку Мусоргского молодой военный медик, будущий прославленный химик и композитор Александр Бородин. В этом виде Мусоргский производил впечатление утончённого светского франта. В разговоре он часто использовал французские выражения и слова выговаривал немного сквозь зубы, как это было принято у гвардейцев. «Мусоргский был в то время совсем мальчонком, очень изящным, точно нарисованным офицериком; мундирчик с иголочки, в обтяжку; ножки вывороченные, волоса приглажены, припомажены, ногти точно выточенные, руки выхоленные, совсем барские. … Дамы ухаживали за ним…»

«И этому офицерику предстояло покорить музыкальный Олимп, и он это сделал» — заключил Бородин.

В своём офицерском кругу Модест уже был знаменитостью: душа компании, он блестяще импровизировал на фортепиано, уморительно разыгрывал сценки из популярных водевилей, изображая своим бархатистым баритоном сразу всех персонажей.
Виртуозными импровизациями Мусоргский прославился ещё в «Школе гвардейских подпрапорщиков» — престижном учебном заведении Санкт-Петербурга, где дети аристократов получали военное образование. Это была воля его родителей, родовитых, но небогатых псковских дворян, пожелавших сыновьям армейскую карьеру в столице империи. Однако папенька и маменька поощряли и занятия музыкой, нанимая Модесту лучших педагогов по фортепиано. Всё-таки, блистая артистическими талантами, провинциальному молодому человеку было легче продвинуться в высокомерных гостиных Санкт-Петербурга. Директор школы заметил даровитого юношу и частенько приглашал к себе в дом помузицировать с генеральской дочкой в четыре руки.

Юность Мусоргского совпала с тем временем, которое историки культуры называют русским Возрождением.
В эти годы молодые дарования со всей империи стекались в столицу. Из Нижегородской губернии прибыл вундеркинд, пианист Милий Балакирев, движимый идеей создать самобытную национальную школу русской музыки. Не меньше! Он стал лидером группировки музыкантов, которая с лёгкой руки их идеолога, Владимира Стасова, вошла в историю искусства как «Могучая кучка». Помимо Балакирева, Мусоргского, Кюи и Бородина к кучкистам присоединился только что вернувшийся из кругосветки юный гардемарин Римский-Корсаков.
А кумиром их был Глинка — автор первых русских опер «Руслан и Людмила» и «Жизнь за царя».

Начиная с 1857 года вечерами они собирались у Балакирева и исполняли всё, что сочиняли за день. Это была творческая мастерская, где на правах наставника 20-летний Балакирев заставлял подмастерьев писать новаторскую музыку в национальном стиле, нещадно редактируя их опусы.

Музыкального образования, кроме домашнего, не было ни у кого из них. Да они и отвергали академизм, как нечто западное. Первая консерватория в Петербурге будет создана пианистом Антоном Рубинштейном только в 1862 году. Впрочем, члены «Могучей кучки», поначалу со всем юношеским максимализмом, противопоставляли себя этому учебному заведению, организованному на западный манер.

Уже через год усердных занятий в этом кружке единомышленников Модест навсегда уволился с военной службы, чтобы целиком посвятить себя музыке. А вместе с гвардейской карьерой ушло и житейское благополучие. Оставшись без родителей, он подарил родовое имение своему женившемуся брату. Выйдя в отставку, лишился служебной квартиры и потом так и скитался по «меблированным нумерам» либо ютился у знакомых. Вечная бытовая неустроенность преследовала Мусоргского практически всю жизнь.

Позже, чтобы сводить концы с концами, Модест всё же вынужден был вернуться на государственную службу чиновником. Эта работа сильно его изматывала и мешала творческим поискам. А неустроенная личная жизнь лишь добавляла переживаний.

Известно, что композитор всю жизнь оставался холостяком. И детей у него не было. Были слухи, что в молодости он влюбился в трактирную певицу, которая потом бросила его, жестоко разбив ему сердце. Возможно, именно эта история и легла в основу романа «Бедная любовь Мусоргского», созданного писателем Иваном Лукашом, представителем первой волны русской эмиграции. В этом романе, который считается одним из лучших произведений Лукаша, все беды композитора он объяснял его непреходящей любовью к женщине лёгкого поведения, игравшей на арфе в одном из петербургских кабаков. Арфянка потом утонула, а композитор от безысходности нашёл своё утешение в вине… «Это не описание жизни Мусоргского, а роман о нём, – предание, легенда, но легенда, освещающая, может быть, тайну его странной и страшной жизни», – пояснил в предисловии своей книги Иван Лукаш.

На вопрос о женщинах в жизни Мусорского Владимир Стасов отвечал: «Про влюбление Мусоргского никто никогда не слыхал, в том числе и я; но всё-таки с чем-то похожим на «влюбление» относится он к молодой певице Латышевой, певшей в начале 60-х годов в опере Серова «Юдифь». Мы вдвоём с Мусорянином всегда очень ею любовались».

Ещё одной дамой, к которой Модест Петрович питал нежные чувства, была Людмила Шестакова, сестра Михаила Глинки, посвятившая себя увековечению его памяти. Свидетельством этих отношений стали письма, сохранившиеся в творческом архиве композитора. Эта женщина с особенной, почти материнской нежностью относилась к «Мусиньке» – именно так композитор подписывался в письмах к ней. Модест Петрович привязался к ней, ценя её доброту и дружеское расположение. Интересно, что Мусоргский всю жизнь с трепетом хранил редкое издание «Бориса Годунова» с автографом Александра Пушкина — эту книгу ему подарила Людмила Шестакова, когда узнала, что он собирается писать оперу по этому произведению.

Начав профессионально заниматься музыкой, Мусоргский поставил перед собой сложную задачу: выразить в «живой музыке живого человека».
Язвительные критики потом будут на все лады ругать эти попытки Мусоргского: мол, композитор дошёл до того, что сочиняет «шипение самовара» и «поиск извозчиком кнута в тёмной комнате». Впрочем, и собратья-композиторы вели себя по отношению к Мусоргскому несправедливо. Считали его необычные творческие находки недостатком образования, досадными промахами, которые надлежит немедленно исправить. Тот же самый Балакирев говорил, что у Мусоргского «слабые мозги», а Владимир Стасов поначалу полагал, что Модесту следует писать что-нибудь сатирическое. Все они, конечно, любили своего друга, но не сдерживали раздражения. Даже близкий друг Мусоргского, Римский-Корсаков, назовёт его неоконченную оперу «Хованщина» «какофонией, безграмотностью и грязью». Вспомним и Петра Ильича Чайковского, который в письмах своему брату называл творчество Модеста Петровича «мусоргской музыкой, которую нужно послать к чёрту». Это случится позже, когда Модесту будет уже совсем тяжело справляться и со своим характером, и с ударами судьбы.

Возможно, коллег задевало то, что «звезда светских гостиных», экс-военный и «недоучка» Мусоргский замахнулся на самое святое — оперу!
По совету друга-пушкиниста, для первой своей серьёзной оперы Мусоргский выбрал трагедию «Борис Годунов». В то время композитору было 30 лет, он снимал квартиру на пару с таким же холостяком Римским-Корсаковым. Один писал своего «Бориса», другой — оперу «Псковитянка». И коренной псковитянин Мусоргский помогал другу советами.

Как вспоминал позже Николай Андреевич, это было невиданное в истории совместное жительство двух композиторов. До обеда роялем пользовался Мусоргский, затем уходил на службу в департамент. После обеда — сочинительствовал Римский-Корсаков.

Музыкальный и художественный критик Владимир Стасов в своих воспоминаниях о Мусоргском любопытно описал это время. Так, каждый день с раннего утра он приходил будить спящих творцов опер, подавал им халаты, панталоны, посуду — умываться. А затем все вместе они пили чай с любимым швейцарским сыром. И потом начинался праздник творчества: композиторы проигрывали Стасову в лицах сочинённое накануне.

Своего «Бориса Годунова» Мусоргский отнёс в оперный комитет Дирекции императорских театров и несколько месяцев мучительно ждал ответа. И вот — отказ. Официальной причиной было объявлено, что в произведении нет ни одной полноценной женской партии, как нет и привычной зрителю любовной линии. Театральные постановщики категорически не приняли произведение, в котором необычным было всё.

Когда в 1872 году появилась вторая редакция оперы «Борис Годунов», в которой Мусоргский учёл все «недостатки», столичное оперное начальство сдалось. «Бориса Годунова» поставили на сцене Мариинского театра, и это был настоящий успех! Автора вызывали на бис раз 20, а присутствующий на премьере брат императора лично поблагодарил композитора за чудесно проделанную работу. Однако на страницах газет критики не стеснялись в выражениях, выливая всю свою желчь: оперу называли «какофонией в пяти актах», «настоящей мерзостью» и даже «музыкой бедлама»

Как всё это выносил душевно хрупкий Мусоргский — несложно представить. Вдобавок ко всему один за другим начали уходить из его жизни друзья: скоропостижно скончался чуткий и преданный товарищ, архитектор Виктор Гартман. Это он всегда называл Модеста «Божественный Мусорянин». Уехал за границу Стасов. Обзавёлся семьей ближайший товарищ, граф Голенищев-Кутузов, женился и Римский-Корсаков… Мусоргский же тщательно скрывал от всех свою сокровенную личную жизнь, мотался по съёмным квартирам, частенько бедствовал и, по-видимому, заливал своё одиночество алкоголем. В результате так и остались незавершёнными оперы «Хованщина» и «Сорочинская ярмарка». Их после смерти композитора заканчивали уже коллеги.

«Ещё не дожив до 40 лет, уже одряхлевший, болезненный на вид… быстро идущий к своей гибели – таков перед нами несчастный Мусоргский, – описывал современник свои впечатления о выступлении композитора на одном из домашних вечеров. – Вот Мусоргский садится за рояль …Мы все были свидетелями вдохновения, экстаза этого гения. Когда же он закончил, глаза его закрылись, а руки бессильно опустились. Нас всех пронзила сильная дрожь… Никто не решался прервать молчания».

Как отмечают биографы Мусоргского, неудивительно, учитывая его болезненную ранимость и крайнюю неустойчивость, что к концу 1870-х годов он стал полностью дезорганизованным человеком и почти законченным алкоголиком.

Илья Репин свидетельствовал: «Невероятно, как этот некогда превосходно воспитанный гвардейский офицер, безукоризненный человек общества, раздушенный, изысканный … теперь быстро распродавал свою мебель, своё элегантное платье, вскоре оказывался в каких-то дешёвых трактирах, уподобляясь завсегдатаям «бывших людей»».

Кризис наступил, когда Мусоргского уволили со службы. Доведённый до нищеты композитор, пережил четыре приступа белой горячки и попал в больницу. Друзья, в числе которых был и Илья Репин, оплатили лечение, но этим смогли лишь ненадолго отсрочить неизбежное…

В середине марта 1881 года врачи признали его положение безнадежным. Мусоргский, в присутствии нотариуса, оформил завещание, а на следующий день Модесту Петровичу стало значительно лучше. Он даже потребовал, чтобы его посадили в кресло: «Надо же быть вежливым, всё-таки меня посещают дамы!». Но на утро 42-летнего композитора не стало.

Все архивы после смерти Мусоргского попали к Римскому-Корсакову. Николай Андреевич досочинил «Хованщину» и основательно отредактировал «Бориса Годунова», фактически переписав на свой вкус многие сцены. Дошло до того, что долгие годы вплоть до недавнего времени публика знала «Бориса Годунова» только в редакции Римского-Корсакова.

Сегодня оперы Модеста Мусоргского с неизменным успехом идут на ведущих музыкальных сценах мира, став лучшим памятником их автору — человеку трагической судьбы и громадного таланта, по достоинству не оцененного его современниками.

Источники:
Я.Яковлева ««Божественный Мусорянин» и тайны его души»;
Е.Горбачева «Популярная история музыки».

Zeen is a next generation WordPress theme. It’s powerful, beautifully designed and comes with everything you need to engage your visitors and increase conversions.

Добавить материал
Добавить фото
Добавить адрес
Вы точно хотите удалить материал?