9 декабря о гневливости.
Н.С. Лесков — А.С. Суворину.
[Николая Семеновича Лескова и Алексея Сергеевича Суворина связывало многолетнее знакомство, с самого начала 1860-х, когда они вместе работали в журнале “Русская речь”. В их отношениях были разные периоды: было время, когда Суворин (фельетонист “Незнакомец”) был врагом Лескова, “сколько мог и как умел вредившим Лескову и полемически бесславившим его”, по словам сына писателя. С начала 1870-х отношения стали налаживаться, в дальнейшем Лесков много печатался в суворинской газете “Новое время”, издательство Суворина выпускало его книги, между Николаем Семеновичем и Алексеем Сергеевичем шла интенсивная переписка. Их объединяли не только деловые отношения автора и издателя, но и принадлежность одному поколению, взаимный интерес, желание обменяться мыслями, похожесть при казалось бы полной непохожести. Сын Лескова вспоминал эпизод, когда Суворин, у которого случилось большое горе, в “минуту тяжкого нравственного потрясения” пришел именно к Лескову, поздно вечером, в лютый мороз, без верхней одежды, и Лесков утешал его и отпаивал чаем с ромом. В 1888 году начался и продолжался последующие два года их большой совместный проект, который и объединял их, и был источником конфликтов — издание собрания сочинений Лескова. Конфликты были у Лескова с сотрудниками Суворина, работниками издательства и его суперсовременной типографии. Были также огромные цензурные проблемы — героями многих книг Лескова были священнослужители, притом часто — реальные исторические персонажи, эти произведения были подвергнуты духовной цензуре, а она свирепствовала, запрещая даже то, что уже печаталось раньше. Шестой том собрания сочинений был надолго задержан цензурой, позже его пришлось переформировать. Именно этот злополучный шестой том стал причиной первого сердечного приступа у Лескова, случившегося на лестнице типографии Суворина.
Обстановка была нервная, чем и были вызваны сетования Лескова в письме Суворину от 9 декабря 1889 года…)
“Очень рад, Алексей Сергеевич, что мы смотрим на вопрос о VI томе одинаково. <…> К Вам я зайду на сих днях. Жалею, что Вы вечерами сердиты и надо говорить с Вами утром, когда нет возможности говорить. И зачем это Вы выбрали по вечерам сердиться? Вечер это самое благобеседное время, а Вы его дарите гневу… Не во гнев милости Вашей молвить, в наши годы надо «сдабриваться»: в этом возрасте «ласка души красит лицо человека». Я всегда сожалею, когда слышу о вашей сердитости. Что это такое, чтоб люди нас боялись, как беды какой? Как это себе устроить и для чего? А ведь Вы не можете же не чувствовать, что люди Вас боятся и оберегаются…
<…> Пожалуйста, не рассердитесь, что я говорю с Вами о сердитости. Мне кажется, с нею очень беспокойно.” (9 декабря 1889 года, Петербург)
В последний день года Николай Семенович продолжил тему:
“О том, что пишете, что «воздерживаешься от бранных слов, да вдруг и разбранишься», это правда. «Мужик год не пьет, а как черт прорвет, так он все пропьет». Ну, а все-таки год-то он прожил трезво, а то бы и года не жил. Себя совсем переделать, может быть, и нельзя, но несомненно, что намерения производят решимость, а от решимости усилия, а от усилия привычка, и так образуется то, что называют «поведением». Припомните-ка, каков был Л. Н-ч [Толстой], и сравните каков он нынче!.. Все это сделано усилиями над собою и не без промахов и «возвратов на своя блевотины». Об этом нечто известно многим, да и сам он в одном письме пишет: «Только думаешь, что поправился, как, глядишь, и готов, опять в яме». Это согласно с Вами и ответ Вам. А если бы он не «поправлялся», то… каков бы он был с этим страстным и гневливым лицом?.. А он себя переделал и, конечно, стал всем милее и самому себе приятнее. Неужли это такая малость, что из-за нее не стоит и пытаться себя сдерживать? Я с этим не согласен и хоть часто бываю «в яме», но хочу по возможности из нее выбиваться. Л. Н. как-то говорил, что «никогда не надо оправдываться и возражать». Как я теперь понимаю это самая очевидная правда, и в нашем положении она нам многих истин дороже, потому что для нас это первая ступень, с которой надо начинать вылезать из «ямы». И это, кажется, не так трудно. Гете же писал, что он может молчать, «хоть бы его укоряли в воровстве серебряных ложек», а теперь взгляд на обязанности человека и на его достоинство еще благоприятнее молчанию, чем во время Гете. Я поступил дурно — составил заметку, без которой очень бы мог обходиться, — это подлило масла в плошку, и началось горение… <…> И получилась во всяком разе неприятная и никому ни на что не нужная история, а виноват в ней всех больше я. Я не подал причины, но подал повод. Теперь мне это ясно, и я на себя очень недоволен. Желаю себе на Новый год, чтобы никогда подобного не повторять.”
То, что Лесков и сам часто бывал “в яме” — это абсолютная правда. Ангельским характером и смирением он никогда не отличался. Издательница “Северного вестника”, с которым охотно сотрудничал Лесков, так описывала его:
“Умный темпераментный старик с колючими черными глазами, с душою сложною и причудливою… Полный бунтующих страстей. Беспокойного, придирчивого и сильного разума. Он никогда не знал душевного и умственного успокоения. <…> Капля крови Ивана IV, мятежного деспота с порывами к самоусовершенствованию, со склонностью к святошеству…”
Лесков сам говорил, что когда-то “злобился”, а потом “смирился, но неискусно”. Как отмечал его сын: “С натурой не совладаешь: НЕИСКУСНО выйдет”.
А еще Андрей Лесков вспоминал, что его отец “пластически минутами <…> мог служить прекрасной «натурой» для художественного воплощения любого гневливого московского царя”.
Так что советы Суворину великий писатель давал со знанием дела.
Н.С. Лесков. Автограф на фотографии: “Портрет сильно на меня похожий. Снят у Бем, в Мереккюле, 17 июля 1892 г.”
А.С. Суворин. 1903.
#19век #поведение #НиколайЛесков #АлексейСуворин #гневливость #гнев #советы #Россия #мысли #характер
