Как известно, Чехов неоднократно подчеркивал гениальность Левитана как пейзажиста, даже называл природу средней полосы левитанистой. Но и художник не оставался в долгу. Вот, например, письмо Исаака Ильича с признанием Антону Павловичу: «С переменой погоды стало здесь интересней, явились довольно интересные мотивы. В предыдущие мрачные дни, когда охотно сиделось дома, я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня как пейзажист».
Чехов — пейзажист. Антон Павлович ввел в литературу новый пейзаж, заменив описание многочисленных подробностей лишь одной, наиболее выпуклой, наиболее характерной деталью. Принцип своего пейзажа Чехов описал в письме к брату Александру: «Для описания лунной ночи достаточно того, чтобы на плотине блестело горлышко от разбитой бутылки и чернела тень от мельничного колеса». Об этом же говорит в чеховской «Чайке» молодой писатель Треплев, завидуя опытному писателю Тригорину: «Тригорин выработал себе приемы, ему легко… У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса,- вот и лунная ночь готова…»
Некоторые литературоведы выделяют два типа чеховского пейзажа: лирический и с функцией комического. С первым все понятно. А вот на создание второго способны не все. Вот как это получалось у Антона Павловича:
“Глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно на своё скучное, никому не нужное детство… Луна словно табаку понюхала… Из-за кружевного облака показалась луна…Она улыбалась: ей было приятно, что у неё нет родственников”. («Дачники»).
“Солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот, принялось за свою работу”. («Степь»).
“Над холмом неподвижно стоял большой полумесяц, красный, слегка подёрнутый туманом и окружённый мелкими облачками, которые, казалось, оглядывали его со всех сторон и стерегли, чтобы он не ушёл”. («Враги»).
“Лучи солнца яркими пятнами ложились на лес, дрожали в сверкавшей реке, а в необыкновенно прозрачном голубом воздухе стояла такая свежесть, точно весь мир божий только что выкупался, отчего стал моложе и здоровей”. («Чужая беда»)
Природа традиционно считалась в литературе предметом возвышенным и за долгие годы накопила много “красивых” эпитетов, ставших банальными. Чехов пародировал подобные клише в описании природы: “Был тихий вечер. В воздухе пахло. Соловей пел во всю ивановскую. Деревья шептались. В воздухе, выражаясь длинным языком российских беллетристов, висела нега… Луна, разумеется, тоже была. Для полноты райской поэзии не хватало только Фета, который, стоя за кустом, во всеуслышание читал бы свои пленительные стихи”. («Скверная история»).
Корней Чуковский в свое время говорил о “метких, как выстрел, сравнениях” Чехова. И правда:
“…в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку” («Студент»).
“…перистые облака, похожие на рассыпанный снег” («Налим»).
“…берёзка молоденькая и стройная, как барышня…” («Скрипка Ротшильда»).
“Тени становятся короче и уходят в самих себя, как рога улитки…” («Налим»).
“Гром гремел так, как будто хотел разрушить город” («Сестра»).
Сам Антон Павлович был твердо уверен: «Описания природы тогда лишь уместны и не портят дела, когда они кстати, когда помогают Вам сообщить читателю то или другое настроение, как музыка в мелодекламации».
#МосковскиеЗаписки
