20 декабря в 1941 году в захваченном немцами Таллинне практически без средств к существованию скончался поэт Игорь Северянин (Лотарёв) – «король поэтов», «русский соловей» — так называли его современники. Ему было 54 года.
Северянин завораживал легионы читателей и зрителей в престижнейших столичных залах. Его длиннофрачной долговязой статью и «породистым лошадиным лицом», распевом ловко нанизанных неологизмов были покорены Петербург и Москва, Кишинёв и Бухарест, Берлин и Рига. Он выпевал свои «поэзы»и «триолеты», поводя аполлоническими очами поверх голов публики. А та сомнамбулически вкушала. Он был пиит-медиум, мог окудесить (как сам бы сказал) своими пряными вокабулами студентов и гимназисток, офицеров, модисток, истерических барынек, содержательниц салонов, отцов семейств. И, что самое интересное, «серьёзных» поэтов и литераторов тоже: Брюсова, Фофанова, Лохвицкую, даже Пастернака с Маяковским.
Поэт был уверен, что стать знаменитым ему помог «счастливый случай», хотя, по сути, — скандал. Зимой 1910 года его стихотворение «Хабанера II» случайно попало в руки Льву Толстому. Великий старец крайне негативно оценил показавшиеся ему слишком откровенными северянинские строки:
Вонзите штопор в упругость пробки, —
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счет поцелуям — пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,-
И будет счастье в удобном смысле!..
«Какая глупость! Какая пошлость! Какая гадость! И такую гнусность смеют считать за стихи! До какого падения дошла русская поэзия! Вокруг виселицы, полчища безработных, убийства, пьянство, а у них — упругость пробки!» — негодовал Толстой. Гневная тирада Льва Николаевича тут же появилась в печати. «Об этом мгновенно всех оповестили московские газетчики, после чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня известным на всю страну! С тех пор каждая моя новая брошюра тщательно комментировалась критикой на все лады и с легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому не было лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них — в вечерах, а может быть, и в благотворителях, участие», — вспоминал Северянин. А потом еще и стих об этом сочинил:
Моя вторая «Хабанера»
Взорвалась, точно динамит.
Мне отдалась сама Венера,
И я всемирно знаменит!..
Его разрешили похоронить на Александро-Невском кладбище в одной ограде с могилами Марии Штерк и Марии Пневской, которые не являлись ни его родственниками, ни знакомыми. Первоначально на могиле был установлен простой деревянный крест, но в конце 1940-х годов литератор Валентин Рушкис заменил крест на каменную табличку с цитатой из стихотворения «Классические розы», написанного в 1925 году:
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
#МосковскиеЗаписки
