Ровно 105 лет назад, 3/16 марта 1917 года на квартире Князя Павла Павловича Путятина и его супруги Княгини Ольги Павловны Путятиной (улица Миллионная, 12) в Петрограде, Великий Князь Михаил Александрович подписал «Отказ от восприятия Верховной Власти». Фактически, это способствовало углублению революционных процессов в стране и положило конец свержению монархического строя в России.
Свидетелем тех дней была графиня Людмила Николаевна Воронцова-Дашкова, супруга адъютанта и близкого друга Великого Князя графа Иллариона Илларионовича Воронцова-Дашкова. Уже в эмиграции она вспоминала эти тяжёлые моменты истории:
«… К сожалению, на другой день, 3 марта, мы только к 5 часам дня могли приехать к князю Путятину. Меня поразила картина внутри особняка. Из передней я увидела, что в гостиной сидя в креслах, спали штатские люди; кажется, председатель кабинета министров князь Львов и другие общественные деятели, проведшие ночь в переговорах с Михаилом Александровичем. Его не было. Я прошла в столовую, где возле стола стояли Н.Н. Джонсон и А.С. Матвеев.
— Всё решилось, графиня, Великий Князь отрёкся, — сказал мне Н.Н. Джонсон, один из самых преданных ему людей, через полтора года разделивший его трагическую участь – расстрел в лесу под Пермью.
Н.Н. Джонсон рассказал, что в последние минуты перед отречением Михаил Александрович всё же колебавшийся, спросил с глазу на глаз председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: может ли он надеяться на петербургский гарнизон, поддержит ли он вступающего на престол Императора?
Родзянко ответил отрицательно и добавил, что если Великий Князь не отречётся от престола, то, по его мнению, начнётся немедленная резня офицеров петербургского гарнизона и всех членов Императорской Фамилии.
После совещания с министрами Временного правительства Великий Князь удалился в соседнюю комнату и там оставаясь один в течении 15 минут, принял решение отречься от престола.
Принять положительное решение Михаила Александровича уговаривали только два министра временного правительства – П.Н. Милюков и А.И. Гучков, но голоса их были одиноки.
Для меня, казалось бы, уже вчера было ясно, что Михаил Александрович отречётся от престола и всё-таки, когда я услыхала от Н.Н. Джонсона о совершившимся факте отречения, я была во власти страшных предчувствий.
В этот момент вошёл Михаил Александрович. Бессонная ночь не прошла для него даром. Он казался восковым, только на губах играла прежняя улыбка.
— Стало быть, такая судьба, графиня, — тихо проговорил он.
— Но я уверена, что Учредительное собрание призовёт Вас, Ваше Высочество – проговорила я, чтобы подбодрить присутствующих.
— Не думаю, — ответил Михаил Александрович, и улыбнувшись добавил: — После отречения А.Ф. Керенский назвал меня благородным человеком и протянул мне руку не как Великому Князю, а как гражданину…
В этот же день Михаил Александрович, разбитый всем пережитым за эти три дня уехал к себе в Гатчину, где его ждала жена Н.С. Брасова.
Помню наше последнее свидание с Великим Князем Михаилом Александровичем. Это было в Гатчине 4 апреля 1917 года. Мы приехали туда с мужем и оставались у Великого Князя весь день. В это последнее свидание Михаил Александрович рассказал мне, что оказывается Николай II после своего отречения послал Михаилу Александровичу телеграмму, адресованную «Императору Михаилу II» и подписанную «твой верноподданный брат Николай» в которой убеждал Михаила Александровича принять корону. Но этой телеграммы Михаил Александрович так и не получил. Она не дошла до Великого Князя. О ней Великий Князь узнал от Николая II на свидании в Царском Селе, которое имело место с разрешения А.Ф. Керенского, в момент, когда отрёкшийся царь находился под арестом.
Я спросила Михаила Александровича могла ли телеграмма, если б она была получена вовремя, изменить принятое Великим Князем решение?
— Могла бы, — ответил он.
Говорить дальше о своём отречении от престола он не хотел…»
