Отец и сын
(Дело Петра I против своего сына Алексея)
«Я принужден вашему цесарскому величеству сердечною печалию своею о некотором мне начаянно случившемся случае в дружебно-братской конфиденции объявить, а именно о сыне своем Алексее», — писал в декабре 1716 года русский царь Пётр германскому императору Карлу VI. Начинался предпоследний акт драмы «Отец и сын»…
Продолжим чтение письма Петра, в котором он просит поспособствовать возвращению Алексея на родину:
«Перед нескольким временем, получа от нас повеление, дабы ехал к нам, дабы отвлечь его от непотребного жития и обхождения с непотребными людьми, прибрав несколько молодых людей, с пути того съехав, незнамо куда скрылся, что мы по се врмя не могли уведать, где обретается. Того ради просим вашего величества, что ежели он в ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его к нам прислать, дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли».
Сын
Единственный доживший до взрослого возраста ребенок Петра и Евдокии Лопухиной, царевич Алексей, вырос одновременным упрямым и пугливым — сочетание не такое редкое, как может показаться. С учетом обстановки, в которой он воспитывался, прямо скажем, шансы вырасти уравновешенным и рассудительным у него были крайне не велики. В отечественной историографии его часто изображали идейным консерватором, убежденным противником петровских преобразований. Вряд ли это так, скорее, он чисто интуитивно не принимал всё, что исходило от отца. Не принимал потому, что боялся этого чужого ему, в сущности, человека, разлучившего его с матерью и безжалостно требовавшего от него стать тем, кем он в силу личностных особенностей сделаться не мог — энергичным и деятельным администратором.
Осенью 1715 года у Петра родился долгожданный сын от второй жены, Екатерины. Появился альтернативный наследник. Тон писем Петра к старшему сыну стал откровенно угрожающим: «…известен будь, что я весьма тебя наследства лишу яко уд гангренный, и не мни себе, что я сие в устрастку пишу — воистину исполню, ибо за моё Отечество и люд живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть». Ждать, какие ещё меры изберёт для лечения «гангренного уда» юбящий отец, Алексей не стал и под благовидным предлогом выехал в Польшу, где и благоразумно пропал вместе с любовницей, крепостной девкой Ефросиньей.
Розыск
Пётр не сомневался, что бегство сына есть результат заговора с участием иностранных держав. Инструктируя одного из отправленных в Европу на розыски агентов, гвардейского капитана Румянцева (отца будущего фельдмаршала), он прямо указывал: «…ежели помогающу Богу достанут известную персону, то выведать, кто научил, ибо невозможно в два дни так изготовиться совсем к такому делу…»
Австрийские власти, спрятавшие беглецов в Неаполе, пробовали отнекиваться и делать вид, что слыхом о нём не слыхивали, но возглавлявший розыски Пётр Толстой, будущий граф и предок великого писателя, сумел его выследить. Лестью, угрозами добиться экстрадиции, обещаниями отцовского прощения и перспективами тихой жизни с возлюбленной (Ефросинья была беременна) на родине искусный дипломат склонил Алексея к возвращению. Пётр письменно гарантировал сыну безопасность: «Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься».
Ловушка
По прибытии в Москву царевич торжественно отрекся от прав на престол и получил отцовское прощение. В нём, однако, имелось условие: «Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побгеу и прочего тому подобного; а ежели что утаено будет, то лишен будешь живота; <...> ежели что укроешь и потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон». В переводе на современный язык бывший наследник обязан был выдать всех сообщников, попытка укрыть кого-либо делала прощение недействительным.
Трудно сказать, была ли это ранее подготовленная ловушка, или болезненно подозрительный Пётр стращал сына «на всякий случай». В любом случае следствие было начато немедленно и поручено всё тому же Толстому, которого Алексей ещё со времен Неаполя боялся до обморока. Подследственный юлил, возлагал вину на окружение, пытался отделаться полуправдой, однако Толстой дело своё делал на совесть. Сеть розыска раскинули широко, допрашивали под пыткой людей из ближайшего окружения, крепко взялись за Ефросинью, специального следователя отправили в монастырь к опальной царице Евдокии (преступных связей с сыном не выявили, но зато вскрыли её любовную связь с отставным офицером, и уж тут Пётр покуражился…). В итоге заговор был «обнаружен» (больше в помыслах и на словах, чем на деле, но действующее законодательство большой разницы не видело), царевич уличён во лжи и умолчании. Остальное было делом юридической техники.
Суд
Наследников престола, пусть и бывших, на Руси ещё не судили. Родстенника царя могли убить по высочайшему повелению (князь Владимир Старицкий), засадить в темницу (брат Ивана III Андрей и его дети, царевна Софья), но судить не судили. Петру, который стремился придать делу формальный ход, предстояло изобрести процедуру. Это он любил.
13 июня 1718 года Пётр I распорядился о создании особого суда. В его состав вошли духовные иерархи и 128 светских сановников. Судебное сословие производилось в соответствии с так называемой инквизиционной процедурой: судьи составляли «допросные листы» с вопросами, ответы подсудимого, добываемые в том числе и под пыткой, фиксировались и передавались судьям. Первая пытка (25 ударов кнутом) была применена с целью получить ответы на главный вопрос: «…хотел учинить бунт и к тем бунтовщикам приехать, и при животе отцове, и прочее, что сам показал, и своеручно написал, и пред сенатом сказал: все ль то правда, не поклепал ли и не утаил ли кого?»
Царевич Алексей отвечал: «Ежели б до того дошло, и цесарь бы начал производить в дело, как мне обещал, и вооруженною рукой доставить меня короны Российской, то бы я тогда, не жалея ничего, доступал наследства, а именно: ежели б цесарь за то пожелал войск Российских в помощь себе против какого-нибудь своего неприятеля, или бы пожелал великой суммы денег, то бы я все по его воле учинил, также и министрам его и генералам дал бы великие подарки. А войска его, которые бы мне он дал в помощь, чем бы доступать короны Российской, взял бы я на свое иждивение, и одним словом сказать: ничего бы не жалел, только чтобы исполнить в том свою волю». В принципе, этого было достаточно, дальше «дочищали детали». Дочищали, однако, детально.
Мнение судей было предсказуемым. Духовные отцы, ссылаясь на сан, от участия в решении судьбы царевича уклонились, но услужливо изложили обоснование для любого рещения (про «покарать» из Ветхого Завета, про «простить» — из Нового). Светские вельможи единогласно постановили «предать смерти», мудро рассудив, что от них требуется готовность как служить, так и прислуживаться (не XIX век чай!), а решать всё одно будет царь. Нет подписи лишь фельдмаршала Бориса Шереметева — то ли отказался, то ли просто отсуствовал.
Отец
Историки по сей день спорят, чего добивался Пётр всем этим действом. Передачи престола от нелюбимого сына к любимому с последующим устранением возможной помехи? Возможно. Действительно верил в заговор? Весьма вероятно. Однако чёткая версия не выстраивается, каждый раз что-то выбивается из логики. Например, чего ещё пытались добиться от Алексея допросами под пыткой в присутствии царя уже после вынесения приговора? Какой «след» искали? Или добивали и без того сломленного человека, чтобы не пришлось тащить царского сына на эшафот, позорить царство Московское?..
Официальное сообщение о смерти приговорённого накануне казни гласило: «Узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство. Через некоторое время отчасти в себя пришел и стал паки покаяние свое приносить и прощение у отца своего пред всеми сенаторами просить, однако рассуждение такой печальной смерти столь сильно в сердце его вкоренилось, что не мог уже в прежнее состояние и упование паки в здравие свое придти и <...> по сообщение пречистых таинств, скончался <...> 1718-го года, июня 26 числа».
В XIX веке было опубликовано письмо Румянцева некоему Титову с описанием убийства царевича несколькими особо близкими к Петру лицами в застенке ночью за несколько часов до назначенной расправы. Подавляющее большинство специалистов сегодня считают его подделкой.
В любом случае похороны были торжественными, присутствовали и судьи во главе с царём, как будто хоронили не осуждённого изменника и заговорщика, а царского сына, пусть и не наследника престола.
Вот и пойми их, царей…
(Статья Алексея Кузнецова для журнала «Дилетант», №29, 2018 год)
