4 октября о свадьбе и спорах.
В.Г. Белинский — М.В. Орловой.
[Вы можете себе представить “неистового Виссариона” в роли жениха, сидящего с невестой за свадебным столом, с гостями, кричащими “Горько!”? Белинский тоже не мог, поэтому так яростно спорил со своей будущей женой по поводу того, какая у них должна быть свадьба…]
“До сих пор не могу опомниться от Вашего письма — так неожиданно было для меня его содержание. Когда, в Москве, говорил я Вам о моем приезде, — у меня и мысли не было о m-me Charpiot, которой, по моему мнению, не было никакого дела и интереса до нашего дела и интереса; о дядюшке с тетушкою думал я, — может быть, захотят быть при церемонии — и этим всё и кончится. Присутствие 20 особ и парадного стола после церемонии мне и в голову не входило, ибо я думал, что Вы скорее согласитесь сто раз умереть, чем добровольно подвергнуться унижению и позору китайских и тибетских обычаев. Я так в этом случае был уверен в Вас, что не хотел и говорить об этом. Я робок и дик в обществе и с незнакомыми людьми. Но в обществе порядочном я менее дик, а иногда бываю даже разговорчив и смел; в обществе, каково то, и к которому принадлежат Ваши родственники, я теряюсь и уничтожаюсь, даже нечаянно попавши в него; а играть в нем роль, и притом еще такую, слушать
поздравления, сопровождаемые то идиотскими, то злыми улыбками, слушать любезности и лакейские экивоки (что неизбежно, если тут будет, например, тот милый Ваш родственник, в котором Любовь [горничная двоюродной сестры М. В. Орловой] видит идеал светской любезности), — это не только наяву, но и во сне страшно увидеть — можно проснуться с седыми волосами. К этой пленительной картине недостает только встречи нас с хлебом и солью (впрочем, это-то, вероятно, будет), да еще того, чтобы члены честнова компанства (т. е. гости), прихлебывая вино, говорили бы: «Горько!» – а мы бы с Вами целовались в их удовольствие; да еще недостает некоторых обрядов, которые бывают на Руси уже на другой день и о которых я, конечно, Вам не буду говорить. Вы, может быть, скажете мне: «Что же за любовь Ваша ко мне, если она не может выдержать вот какого опыта и если Вы для меня не хотите подвергнуться, конечно, неприятным, но и необходимым условиям?» Прекрасно, но если бы на Руси было такое обыкновение, что желающий жениться непременно должен быть всенародно высечен трижды, сперва у порога своего дома, потом на полпути, а наконец у входа в храм божий, — неужели Вы и тогда сказали бы, что мое чувство к Вам слабо, если не может выдержать такого испытания? Вы скажете, что я выражаюсь, во-первых, слишком энергически (извините: я люблю называть вещи настоящими их именами, а китаизм не считаю деликатностию), а во-вторых, по-моему обыкновению утрирую вещи и что то, что я сказал, далеко не то, чему я должен подвергнуться. Вот это-то и есть самый печальный и грустный пункт нашего вопроса. Я глубоко чувствую позор подчинения законам подлой, бессмысленной и презираемой мною толпы; Вы тоже глубоко чувствуете это; но я считаю за трусость, за подлость, за грех перед богом подчиняться им из боязни толков; а Вы считаете это за необходимость. Вопреки первой заповеди Вы сотворили себе кумира, и из чего же? — из презираемых Вами мнений презираемой Вами толпы! Вы чувствуете одно, веруете одному, а делаете другое. А это и не великодушно и не благородно. Это значит молиться богу своему втайне, а въявь приносить жертвы идолам. Это страшный грех. О, я понимаю теперь, почему Вы так заступаетесь за Татьяну Пушкина и почему меня это всегда так бесило и опечаливало, что я не мог говорить с Вами порядком и толковать об этом предмете [Белинский осуждал Татьяну за верность нелюбимому мужу]!
Любовь есть религия женщины, и нет для женщины высшего и более святого наслаждения, как всем жертвовать своей религии. Для нее свято всякое законное и справедливое требование того, которого она любит.
С моей стороны, я тоже имею право предложить Вам вопрос: неужели же Ваше чувство ко мне так слабо, что Вы не можете принести мне жертвы (необходимость которой внутренно признаете сами) и не можете выполнить самого справедливого и законного, не требования — я не требую, а прошу, умоляю Вас?.. <…>
Но — великий боже! — какая ужасная идея входит мне в голову: неужели это возможно, что дело наше из такой причины отложится и мы не будем обвенчаны до поста? Нет, Marie, если не из любви ко мне, то хоть из сожаления пощадите и спасите меня. Я <…> буду горд и счастлив Вами, если Вы победите своего внутреннего врага — боязнь княгини Марьи Алексеевны [из «Горе от ума»: «Ах! Боже мой! что станет говорить Княгиня Марья Алексевна!»]. <…> …я вижу Ваш большой недостаток в том, в чем опять-таки слишком немногие способны увидеть его, — это в Вашем esclavage [рабстве]…” (4 октября 1843 года, из Петербурга в Москву)
Еще у них был спор по поводу того, где должно быть венчание — в Москве или в Петербурге. Белинский не мог себе позволить потерять 2-3 недели на поездку в Москву — ему надо было сдавать статью в “Отечественные записки”. К тому же Виссарион Григорьевич не хотел покупать фрак, белый жилет и тому подобную “дрянь” (по его выражению). Победил Белинский: венчание произошло в Петербурге в Семеновской церкви Строительного училища на Обуховском проспекте. Свадебного торжества не было. Молодые пригласили лишь А.Я. Панаеву к чаю. Пока собирали на стол, Белинский уже что-то писал, стоя у конторки.
Сестра М.В. Белинской писала, что Виссарион Григорьевич и Мария Васильевна никогда не ссорились, но постоянно яростно спорили по любому поводу. Как мы видим, начало было положено еще до свадьбы…
Свадьба. Картина художника Л.И. Соломаткина, 1872. Такой свадьбы Белинский НЕ хотел.
#история #19век #ВиссарионБелинский #Россия #свадьба #любовь #отношения #споры #венчание #русскаялитература
