7 декабря о семейном счастье.
Л.Н. Толстой — В.В. Арсеньевой.
[В 1856 году Лев Толстой увлекся Валерией Арсеньевой. После смерти ее отца Толстой был назначен опекуном оставшихся детей: Валерии, Евгении и Николая, часто бывал в имении Арсеньевых Судаково (в 7 км от Ясной Поляны), в результате — задумал жениться на этой хорошенькой девушке. Валерия отвечала своему соседу взаимностью. Это был очень странный роман. Письма Толстого Валерии были больше похожи на письма воспитателя, чем на письма влюбленного молодого человека. Что понятно — это было время, когда Толстой был занят усиленным самовоспитанием. Анализируя самого себя, Толстой размышлял и над тем, что он ждет от семейной жизни и своей будущей спутницы. Результаты размышлений он честно переносил в письма Арсеньевой. Получалось очень назидательно.
Например, чтобы донести свои мысли, Толстой представил, что в нем сидят два человека — ГЛУПЫЙ, который готов свободно отдаться чувству любви, и ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК, серьезный, считающий, что следует очень хорошо узнать друг друга, чтобы потом не было неожиданностей:
“…Поверьте, что нет наслаждения в жизни, которое бы давалось так. Всё приобретается трудом и лишениями. Но зато, чем тяжелее труд и лишения, тем выше награда. А нам предстоит огромный труд — понять друг друга и удержать друг к другу любовь и уважение. — Неужели вы думаете, что, ежели бы мы отдались чувству ГЛУПОГО ЧЕЛОВЕКА, мы теперь бы поняли друг друга? Нам бы показалось, но потом мы бы увидали громадный овраг и, истратив чувство на глупые нежности, уж ничем его бы не заровняли.” И так далее.
Толстой придумал вымышленных персонажей — г-на Храповицкого (он сам) и г-жу Дембицкую (Валерия), на их примере он демонстрировал, что бы он хотел и чего бы не хотел в будущей семейной жизни (персонажи становились г-ном и г-жой Храповицкими).
“Г-н Храповицкий будет исполнять давнишнее свое намерение, в котором г-жа Храповицкая наверное поддержит его, сделать сколько возможно своих крестьян счастливыми, будет писать, будет читать и учиться и учить г-жу Храповицкую и называть ее „пупонькой“. Г-жа Храповицкая будет заниматься музыкой, чтением и, разделяя планы г-на Храповицкого, будет помогать ему в его главном деле. — Я воображаю ее в виде маленького Провиденья для крестьян, как она в каком-нибудь попелиновом платье с своей черной головкой будет ходить к ним в избы и каждый день ворочаться с сознанием, что она сделала доброе дело, и просыпаться ночью с довольством собой и желанием, чтобы поскорее рассвело, чтобы опять жить и делать добро, за которое все больше и больше, до бесконечности, будет обожать ее г-н Храповицкий. А потом снова они поедут в город, снова поведут умеренную, довольно трудную жизнь с лишениями и сожалениями, но зато с сознанием того, что они хорошие и честные люди…”
Еще Толстой рассказывал, как плохо попасть в омут высшего света, как отвратительны кавалергарды, о том, что ни один из посетителей балов никогда не испытывал “спокойной любви, дружбы, прелести семейной жизни, <…> и главного наслаждения — сознания того, что не даром живешь на свете, делаешь добро и ни в чем не имеешь упрекнуть себя”. В письмах даже были указания, как надо одеваться (“скромная, боящаяся всего необыкновенного, яркого” элегантность)! “Увы! Вы заблуждаетесь, что у вас есть вкус. Т. е., может быть, есть, но такту нет,” — так Лев Николаевич оценивал наряды Валерии Владимировны.
При этом Толстой был в постоянных сомнениях — любит ли он Арсеньеву или нет: “…Я бы желал и очень желал мочь сказать, что я влюблен, или просто люблю ее, но этого нет. — Одно чувство, которое я имею к ней — это благодарность за ее любовь и еще мысль, что из всех девушек, которых я знал и знаю — она лучше всех была бы для меня женою, как я думаю о семейной жизни,” — писал он своей тетушке. Но вот в чем беда — убежденность в том, что Арсеньева “лучше всех была бы” женой Толстого, пошатнулась — виной тому были письма Валерии. И очень смущало, что до того, как увлечься “хорошим человеком” (Толстым), у Арсеньевой было увлечение “глупым” музыкантом Мортье:
“Очень весело будет Храповицкому бегать от Мортье, чтоб его жена вдруг не растаяла перед выражением его страсти.”
Одним словом, Толстой, почти доведя дело до свадьбы, передумал жениться на Арсеньевой…]
“Эти письма, в которых вы <…> говорите, что я должен любить вас с вашими слабостями, и что кокетничать и нравиться вы любите <…> и т. д., и т. д., эти письма прелестны. Ежели бы я был женат, или вы бы были замужем <…>, тогда (это я говорю не шутя, а перед Богом) я бы дал волю своему чувству <…>. — Но вникните хорошенько в это; ведь наша цель не одна — наслаждаться любовью, для этого нужно отдать волю своему чувству и ни о чем не думать. Наша цель, кроме того, чтобы любить, еще в том, чтобы прожить жизнь вместе и исполнить все обязанности, которые налагает брак; а для этого много и много нужно поработать над собой и поломать себя и прежде и после. Я эгоист, положим, но вот уж 6-й месяц, как я постоянно борюсь сам с собою, как я изменяю свои любимые привычки; а вы не эгоист, но вы только хотите любить, наслаждаться этим лучшим благом на свете, и для него не только не поработать над собой, но не пожертвовать даже маленьким удовольствием. Неужели вы думаете, что я не сумел бы на вашем месте делать то, что вы, т. е. распуститься лапшей, наслаждаться лучшим чувством на свете, а там, что будет после, «это твое дело». <…> — Опять о будущем. Занятия хозяйством, музыкой, это только советы, которые я даю для того, чтобы жизнь была вам хороша, но, может быть, вы найдете другие, более вам приятные занятия, может быть, многие вам не по вкусу… это всё дело ваше, вы можете быть отличной Храповицкой, даже и гуляя на Гостином Дворе; но дело Храповицкого <…> указать ей на то, что дает счастье, а не оставить ее искать самую — и делать все те ошибки, которые он сам делал. Но это только советы, потому что будет ли она читать или гулять по лавкам, ему будет ни лучше, ни хуже, а ей; но что касается света, то это другое дело. Тут уж Храповицкому хуже и очень. Он должен водиться с людьми, которых он не уважает, с которыми ему противно, скучно, должен терять время, переменить весь свой образ жизни, бросить то, что в нем есть лучшего — свои занятия. Положим, Храповицкий эгоист, но он никогда подобного не требовал и не будет требовать от Дембицкой. Вы во многом правы, что «одеваться старухой» какое мне дело? что я требую совершенства невозможного и задаю всё задачи, одну труднее другой, и слишком пугаю этими faux pas [ложный шаг]. Но все-таки хорошо не выпускать из головы ТОЙ дороги и стараться не сбиваться с нее. А свет, какой бы то ни было, хоть тульской, и та дорога — две вещи несовместные. Свет — это наверное faux pas с прелестной дороги; и это я буду говорить en connaissance de cause [со знанием дела], хотя бы меня жгли за это. — <…> Вы правы, смотря в ваши года и с вашим развитием на жизнь, как на приятное увеселение, и я прав, смотря на нее, как на труд, в котором зато бывают минуты высокого наслаждения, ежели вы не пустая госпожа, то и вы придете к этому, но придете скоро ли? <…> А как же любить друг друга с различными взглядами на жизнь? Можно любить вот ежели бы я был женат, но нельзя жить вместе и не страдать каждую минуту. Одно из двух: или вам надо потрудиться и догнать меня, или мне вернуться назад для того, чтобы идти вместе. — А я не могу вернуться, потому что знаю, что впереди лучше, светлее, счастливее. Валяйте на почтовых, я вам буду помогать, сколько могу; вам будет тяжеленько, но зато как счастливо, спокойно и с любовью (уж ежели вам это нужно) мы пройдем до конца дороги.” (7 декабря 1856 года, Петербург)
12-го декабря Толстой пишет “последнее” письмо Арсеньевой:
“Вы гневаетесь, что я ТОЛЬКО УМЕЮ ЧИТАТЬ НОТАЦИИ. Ну вот, видите ли, я вам пишу мои планы о будущем, мои мысли о том, как надо жить, о том, как я понимаю добро и т. д. Это всё мысли и чувства самые дорогие для меня, которые я пишу чуть не с слезами на глазах (верьте этому), а для вас это НОТАЦИИ И СКУКА. Ну что же есть между нами общего? Смотря по развитию, человек и выражает любовь. Олинькин жених выражал ей любовь, говоря о высокой любви; но меня, хоть убейте, я не могу говорить об этих вздорах. Верьте еще одному, что во всех моих с вами отношениях я был искренен, сколько мог, что я имел и имею к вам дружбу, что я искренно думал, что вы лучшая из всех девушек, которых я встречал, и которая, ежели захочет, я могу быть с ней счастлив и дать ей счастье, как я понимаю его. — Но вот в чем я виноват и в чем прошу у вас прощенья: это, что не убедившись в том, захотите ли вы понять меня, я как-то невольно зашел с вами в объясненья, которые не нужны, и, может быть, часто сделал вам больно. В этом я очень и очень виноват; но постарайтесь простить меня и останемтесь добрыми друзьями. Любовь и женитьба доставили бы нам только страдания, а дружба, я это чувствую, полезна для нас обоих.”
В дневнике Толстой записывает, что ему “очень грустно”.
Самое интересное, что Софья Андреевна Толстая почти идеально подходила на роль “м-м Храповицкой”, как ее описывал Толстой. Но тем не менее Лев Николаевич и Софья Андреевна после пары десятков лет совместной жизни оказались в том положении, которого так опасался Толстой, — “А как же любить друг друга с различными взглядами на жизнь? …Нельзя жить вместе и не страдать каждую минуту.” Так получилось, что “духовное рождение” Толстого привело к их с Софьей Андреевной расхождению во взглядах. Он “ушел вперед” и “не мог вернуться”, а она не могла себе позволить “догнать” мужа.
P.S. Позже Толстой написал небольшой роман “Семейное счастье”, в котором “рассказал историю дальше: человек, увлеченный женщиной, не смог ее перевоспитать, женился на ней. Оба несчастливы.” Как бы еще раз доказывая себе, что был прав, расставшись с Валерией.
А Арсеньева вышла замуж за “глупого” ухажера, который без памяти был в нее влюблен.
В.В. Арсеньева.
Лев Толстой. Фотография работы С.Л. Левицкого. Петербург. 1856.
#19век #история #литература #ЛевТолстой #семейнаяжизнь #любовь #отношения #жизнь #счастье #Россия
