11 января о Думском писце.
А.П. Чехов — Л.С. Мизиновой.
[С подругой своей сестры Лидией (Ликой) Мизиновой Чехов познакомился осенью 1889 года. У них быстро сложились самые добрые отношения, у Лики зарождается чувство к Антону Павловичу, он тоже увлекся красивой девушкой. В апреле 1890 года Чехов уезжает на Сахалин, подарив Лике перед отъездом свою фотографию с подписью: “Добрейшему созданию, от которого бегу на Сахалин…” В каждой шутке есть доля правды — в те годы Чехов не хотел серьезных отношений, грозящих женитьбой. В декабре Чехов возвращается, но в Москве надолго не задерживается, практически на весь январь уезжает в Петербург. Антон Павлович и Лика обмениваются письмами в той так устраивающей Чехова иронично-дружественной-с легким флиртом тональности. Лика пробовала себя во многих занятиях (преподавала в гимназии, где и познакомилась с Марией Павловной, давала частные уроки, делала переводы…). В тот момент она служила в Московской городское думе. Лика пишет Чехову в Петербург:
“Вчера никак не могла достать Вам программу [Чехов просил Лику достать программу московских училищ для отправки на Сахалин], Антон Павлович, а сегодня хотя и достала, но отправить до 4-х часов не могла. Сегодня в Думе написала Вам длинное письмо, и хорошо, что не могла отправить, сейчас прочла его и ужаснулась — сплошной плач. Пишу Вам вот почему (конечно, это только предлог!); программа, которую я Вам посылаю, годится только для начальных школ, т. е. для трехклассных; для четырехклассных училищ, которых всего четыре, только теперь вырабатывается проект программы, и если выйдет удачно, то будет напечатан, поэтому я Вам достала все, что только в настоящее время есть. Как-то Вы добрались? Вероятно, уже успели 5 раз пообедать, поужинать и вообще отлично проводите время. Хандру свою, или попросту кислоту, Вы оставили в Москве и теперь чувствуете себя совсем «числивым», и как я Вам завидую; если бы я могла уехать хоть на Алеутские острова, то я тоже была бы щислива. Холод смертный; я простудилась страшно; 3 ночи не сплю сама и не даю спать другим из-за кашля, вчера опять кашляла с кровью (как раз на другой день Вашего отъезда). Бабушка сердится, что я выхожу и не берегусь, пророчит мне чахотку – я так и представляю себе, как вы смеетесь над этим. Вообще все очень скверно, но вместе с тем и хорошо. По приезде своем в Москву не забудьте съездить на Ваганьково, поклониться моему праху. Вчера была от 5 до 11 часов вечера у Ваших, все здоровы, Михаил Павлович вчера уехал, а мы с Машей сегодня смотрели «Новое дело» [комедия Вл. И. Немировича-Данченко], и вот я пишу Вам, вернувшись из театра, потому что спать не хочется, а также и потому, что знаю, что досажу Вам этим, придется читать столь нелитературное произведение, а досадить Вам мне очень приятно. <…> Отчего это такое, Антон Павлович, что утром я могла написать такое мрачное письмо, а теперь мне кажется, что все это вздор, что я писала.
Ну, очень я Вам уже надоела, простите, но раз я уж соберусь писать и пишу, то не могу сразу бросить. Ответа от Вас я, конечно, не жду, потому что я ведь только – Думский писец, а вы – известный писатель Чехов, но все-таки будьте здоровы и не забывайте
Л. Мизинову.
А ведь совестно посылать такое письмо!”
Чехов ответил 11 января…]
“Думский писец!
Программу я получил и завтра же отправлю ее в каторгу, т. е. на Сахалин. Большое спасибо Вам и поклон в ножки.
Насчет того, что я успел пообедать и поужинать 5 раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург.
Вам хочется на Алеутские острова? Там Вы будете щисливы? Что ж, поезжайте на Алеутские острова, я достану бесплатные билеты Вам и Вашему Барцалу, или Буцефалу — забыл его фамилию [Барцалом и Буцефалом Чехов называет Е.Н. Балласа, студента-медика, которого в 1888 г. считали женихом Мизиновой. А.И. Барцал — оперный певец и режиссер. Буцефал — имя коня Александра Македонского].
Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша!
А что Вы кашляете, это совсем нехорошо. Пейте Obersalzbrunnen, глотайте доверов порошок, бросьте курить и не разговаривайте на улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophim) застрелится, а Прыщиков [Трофим и Прыщиков — вымышленные имена поклонников Мизиновой] заболеет родимчиком. Вашей смерти буду рад только один я. Я до такой степени Вас ненавижу, что при одном только воспоминании о Вас начинаю издавать звуки а la бабушка: «э»… «э»… «э»…
Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком. Мне хотелось бы, чтобы у Вас украли новую шубу (8 р. 30 к.), калоши, валенки, чтобы Вам убавили жалованье и чтобы Трофим (Trophim), женившись на Вас, заболел желтухой, нескончаемой икотой и судорогой в правой щеке.
Свое письмо Вы заключаете так: «А ведь совестно посылать такое письмо!» Почему совестно? Написали Вы письмо и уж думаете, что произвели столпотворение вавилонское. Вас не для того посадили за оценочный стол, чтобы Вы оценивали каждый свой шаг и поступок выше меры. Уверяю Вас, письмо в высшей степени прилично, сухо, сдержанно, и по всему видно, что оно писано человеком из высшего света.
Ну, так и быть уж, бог с Вами. Будьте здоровы, щисливы и веселы.
Чтобы ей угодить,
Веселей надо быть.
Трулала! Трулала!
[Куплеты из оперетты Ж. Оффенбаха «Прекрасная Елена»]
И в высшем свете живется скверно. Писательница (Мишина знакомая) пишет мне: «Вообще дела мои плохи — и я не шутя думаю уехать куда-нибудь в Австралию».
Вы на Алеутские острова, она в Австралию! Куда же мне ехать? Вы лучшую часть земли захватите.
Прощайте, злодейка души моей.
Ваш Известный писатель.
NB. Не жениться ли мне на Мамуне? Напишите мне еще три строчки. Умоляю!” (11 января 1891 года, из Петербурга в Москву)
Графиня Клара Ивановна Мамуна, “маленькая графиня” — подруга Лики Мизиновой. Ее предком якобы был знаменитый Аль-Мамун, великий визирь Багдадского калифа Гаруна-Аль-Рашида. В нее влюбился младший брат Чехова Михаил. Клара Ивановна была очень настойчива в своем желании заключить законный брак, Михаила Павловича эта настойчивость несколько отпугивала, о сомнениях он извещал маленькую графиню, которая к этому времени была уже в статусе его невесты. О том, чем это закончилось, Антон Павлович писал Суворину:
“Ну-с, теперь прямо страница из романа. Это по секрету. Брат Миша влюбился в маленькую графиню, завел с ней жениховские амуры и перед Пасхой официально был признан женихом. Любовь лютая, мечты широкие… На Пасху графиня пишет, что она уезжает в Кострому к тетке. До последних дней писем от неё не было. Томящийся Миша, прослышав, что она в Москве, едет к ней и — о чудеса! — видит, что на окнах и воротах виснет народ. Что такое? Оказывается, что в доме свадьба, графиня выходит за какого-то золотопромышленника. Каково?
Миша возвращается в отчаянии и тычет мне под нос нежные, полные любви письма графини, прося, чтобы я разрешил сию психологическую задачу. Сам черт ее решит! Баба не успеет износить башмаков, как пять раз солжет. Впрочем, это, кажется, еще Шекспир сказал.”
Переписка Чехова и Мизиновой — яркая страница русского эпистолярия, но вот в чем парадокс: в какой-то момент этот иронично-дружественный тон, придающий своеобразие этой переписке, стал тяготить Лику — ей бы хотелось получать более “обычные” письма, соответствующие более серьезным отношениям. Но Чехов держался твердо… “Фю, фю! — писал Антон Павлович тому же Суворину, — Женщины отнимают молодость, только не у меня.”
Л.С. Мизинова. Середина 1890-х.
А.П. Чехов. 1893.
#история #19век #АнтонЧехов #ЛикаМизинова #дружба #любовь #отношения #Россия #жизнь #литература
