2 ноября о боях в Москве.
О.Л. Книппер-Чехова — М.П. Чеховой.
[В начале ноября (по ст. стилю) 1917 года письма из Москвы были полны описаний трагических событий октябрьского вооруженного восстания, захвата власти большевиками, проходившего в Москве с 25 октября по 2 ноября 1917 года…]
“Маша, если бы я могла тебе дать почувствовать, что мы сейчас переживаем! Пойдет уже седьмой день жуткой неизвестности… Гремят орудия, пулеметы, летят шрапнели, свистят пули, разбивают дома, городскую думу, Кремль, разбили лошадей на Б. театре…
Что-то страшное творится… Свой на своего полез, озверелые, ничего не понимающие… Откуда же спасение придет!! Наши герои юнкера, молодежь, офицеры, студенты — вся эта горсточка бьется седьмой день против дикой массы большевиков, кот. не щадят никого и ничего и жаждут только власти…
Телефоны не работают. Мы не знаем, что с нашими близкими, и они о нас ничего не знают… Провизия кончается, грозит форменная голодовка… Хлеба не имеем уже 5 дней.
Сейчас пришел Лева [Лев Константинович Книппер, племянник О.Л., будущий композитор], не спавший две ночи и сидевший все под пулями. Он приехал на два дня из Орла, где он служит в конной артиллерии, и, конечно, не утерпел и пошел в дело. Вначале он хоть был конным, а сейчас сидят в переулках и выбивают большевиков… Не раздевался, не мылся все эти дни. Ада [Ада Константиновна Книппер, племянница О.Л.] у меня, и жизнь свелась к ожиданию Левы — придет или не придет. Забегая каждый день, чтоб поесть. Родители, верно, с ума сходят, ничего не знают о нем. Сейчас вымылся и лег у меня в спальной.
Я все эти дни сплю на диване в Адиной комнате, а она на постели, тут же едим и живем. В передних комнатах жутко — в наши две квартиры уже попали пули — и потом холод там! Здесь хоть от самовара нагреешься. Жутко смотреть на вымерший бульвар, только галки как полоумные носятся, вспугнутые выстрелами, да ходят патрули юнкерские и высматривают большевиков, кот. пуляют с крыш.
<…> Все квартиранты дежурят с револьверами и день и ночь в подъездах. И ворота и двери заперты, и не освещается парадное. Дежурят и во дворе. Пожары. А главное — неизвестность. Идет ли подмога. Говорят, железнодор. союз не пускает казаков в Москву. Никто ничего не знает. Полная анархия, и чем это кончится — никто не знает.
Пока был телефон, все еще была какая-то жизнь, а сейчас, как в тюрьме сидишь… Ничем невозможно заниматься, раскладываю пасьянсы да рассматриваю «Старые годы», журналы. Прислал английские журналы один наш квартирант. <…> Вчера разорвалась шрапнель над нашим домом — какой это был треск! И сейчас погромыхивают орудия, а винтовки и револьверы не замолкают — привыкли уже.” (2 ноября 1917 года, из Москвы в Ялту)
Через несколько дней Ольга Леонардовна продолжила письмо:
“На другой день, что я тебе писала, — утром подхожу к окнам, осторожно раздвигаю занавеску и к удивлению вижу, что по бульвару спешат люди, бегут дети, собаки, слышен гул города, от кот. мы отвыкли за эти дни, и слышу, как Даша докладывает с похоронной физиономией‚ что большевики осилили и что кончилась бойня… Лева не мог поверить и тут же сел играть Траурный марш Шопена… Поспешили одеться и пошли узнавать, живы ли наши все. Отвели со страхом Леву домой. Можешь себе представить свидание с родителями, кот. ничего о нем не знали… Лева бедный потом разрыдался у себя в комнате — он ведь в таком напряжении провел все эти дни, убивал ведь людей…
Поварская в ужасном виде, шли по сплошному битому стеклу — обо всем прочтешь в газетах… Затем встретили по дороге на Кисловку мать и Володю [В.Л. Книппер, младший брат О.Л.] с женой — узнали, что они живы — у всех лица, точно из могил встали, как и вообще у всех встречных. Гольденвейзер’ы [семья пианиста А.Б. Гольденвейзера] желты и худы — и запуганы, сидели в подвале столько суток. Затем прошли в Газетный к Оле [Ольга Константиновна Чехова, урожденная Книппер, племянница О.Л., актриса, тогда еще жена Михаила Чехова (через месяц разведутся)]. Все дома пробиты, все в дырьях, все выбиты, запах газа — разрушения ужасные. Нас еле пропустили во двор. Миша [Михаил Александрович Чехов, племянник писателя, актер] даже поправился. Он с Олей дежурил во дворе и с револьвером, представь!
Камергерский не тронут. В театре видела Немировича, Кореневу, Муратову, Берсенева… делились всем пережитым. На Страстной стояли еще пушки, мимо Никитских ворот не пускали — еще трупы не были убраны, но издали что-то страшное, дымящееся, разрушенное… Сегодня видела разбитый Метрополь. Малый театр разграблен внутри и загажен, вытащены костюмы, обувь, даже пуховки — жутко. Не могу даже сказать, с какими чувствами смотрела на все… Ужасна картина умирающего города, умирающей жизни. Ничего не знаем, что делается на всем свете… Слухи, слухи… Устаешь от них. Хочется сидеть в уединении и ждать, куда поведет Судьба — настолько большой момент жизни настал…
В театре заседают, говорят, говорят… Вчера решили играть, сегодня решили не играть. Главное, молодежь за то, чтобы не играть. <…> Смятение везде. Из Москвы выезжают… Ждут чего-то страшного 12-го [на этот день были назначены выборы в Учредительное собрание]… Вокруг Москвы роют окопы… никто ничего не знает, боятся резни… <…>
Видела похороны большевиков, отвратное впечатление от этих красных гробов, точно вымазанных кровью. ..
Вчера видела только колоссальную толпу, сплошь интеллигенция, когда отпевали молодежь у Б. Вознесения [юнкеров, погибших в боях], около еще дымящихся руин Никитских ворот, и сплошная толпа по Тверскому бульвару до Страстного. Очевидцы говорят, что впечатление невыносимо сильное, глубокое от этих простых похорон, без красных стягов, лент и бутафории…
В чем искать утешение сейчас? Живу какой-то далеко спрятанной радостью, что идет какое-то оздоровление человечества, что благодаря этой страшной ломке всей жизни люди очистятся, найдут в душах самое лучшее свое, самое существенное, и найдут путь к какой-то правде…
Как я ясно видела во сне Антона сегодня! Он сидел такой покойный, такой мудрый, с тихой улыбкой и глядел на всех такими глазами, будто он все знает, и я все прощалась с ним, поцелую, обниму, отойду и опять возвращаюсь, и опять прощаюсь, и так много раз — с тем и проснулась… <…>
Какой ужас мизерные могилы у Кремлевской стены, на кот. болтаются красные тряпки… Никольские ворота сильно разрушены… Ты чувствуешь это?”
В этих боях все были хороши… Юнкера, расстреляли в Кремле солдат сдавшегося им 56-го полка. Потом, правда, юнкера утверждали, что сдача полка была подстроенной засадой, поэтому они и начали стрелять. Понятно, что когда оставшиеся в живых солдаты полка были освобождены от плена, они постарались отомстить юнкерам. Красногвардейцы били из пушек по святыням Кремля. Считается, что московские события положили начало Гражданской войне в России. Даже термин “белая гвардия” впервые прозвучал именно в эти дни в Москве — так себя назвал добровольческий отряд студентов. “Белая” — потому что патрулировали с белыми повязками на рукавах, чтобы отличаться от “красных”.
2 ноября 1917 года Мария Павловна Чехова, адресат Ольги Леонардовны, тоже написала письмо своей невестке. Как тогда говорили, “письма встретились в пути”. В нем она рассказала, как она совсем незадолго до начала восстания добиралась из Москвы в Ялту:
“Милая Оля, сегодня 12-й день, как я лежу в постели с воспалением легкого. Есть положение на картах — «чего себе не ожидаешь?». У меня по части легких всегда было так благополучно, что я не поверила бы даже в предсказание… <…>
Ты, вероятно, уже знаешь мое печальное путешествие! Вагон Междунар. о-ва не подали и меня за 25 руб. впустил в вагон 1 кл. проводник, сунув вещи в шкаф в служеб. отделении. Я стояла в коридоре, и когда нельзя уже было стоять от «товарищей», он впустил меня и богатого еврея в служеб. отдел. Без питья, без уборной, без воздуха целые сутки! <…> От мочи меня распирало, и я кое-как пролезла в уборную и на глазах солдат села на судно, они засмеялись, когда я их поблагодарила. С огромным трудом пробралась на место. Еврею же солдаты не дали освободиться от мочи, он страдал до Харькова. От Харькова товарищи схлынули, и стало вольготнее. Но тут я почувствовала, что ослабела на ноги и не могу ходить. Мне дали в сосед. купе верхнее место, и оттуда я уже не слезала до Симферополя, наход. в бреду. Я так была рада попасть домой, что и сказать не могу…” (2 ноября 1917 года, из Ялты в Москву)
Иллюстрации:
Гаубица у старого Крымского моста, направленная в сторону Кремля. Сейчас здесь набережная Парка Горького.
Верхушка Беклемишевской башни была сбита. Позднее восстановлена архитектором И. В. Рыльским.
Гостиница “Метрополь” после боев в Москве.
Фойе Малого театра после пребывания красногвардейцев.
Никольские ворота Кремля после обстрела. Фото А. Ф. Дорна.
Поварская улица. Поврежденный храм Бориса и Глеба.
Дом кн. Гагарина у Никитских Ворот.
Похороны красногвардейцев у Кремлёвской стены 10 ноября 1917 года.
Похороны погибших юнкеров. Их отпевали в храме Большого Вознесения на Никитских воротах, похоронили на Братском кладбище в районе села Всехсвятского (ныне м.Сокол). На этом кладбище хоронили павших в Первой Мировой войне.
#история #20век #МарияЧехова #1917 #Россия #революция #Москва #большевики #БелаяГвардия #ОльгаКниппер #ГражданскаяВойна
