Великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин за пару лет растратил свою Нобелевскую премию, тоже великую, но не бесконечную. Сначала он ее чуть не потерял. После церемонии его секретарь бросил папку с чеком куда-то на стол и забыл о ней. «А что вы сделали с чеком, дорогой мой?», — спросил его Бунин. «С каким чеком? – невинно спросил я», — писал тот потом в воспоминаниях.
Чек нашелся, сафьяновая папка так и лежала, скучающая на столе, ее никто не схватил и не убежал (А. Седых. «Далекие – близкие»). А был он – чек, великий, прекрасный чек — на сумму даст ист фнтастишен. В 1933 г. на 170,3 тысяч шведских крон или, что то же самое, 715 тыс. франков (В. Бурлак, «Русский Париж»), можно было жить, радостно улыбаясь, еще много – много лет.
Что такое 715 тысяч франков 1933 г.? Сегодня — это примерно 1,5 млн евро, или примерно 140 млн руб. Жизнь удалась!
Сначала он отдал 100 тыс. франков фонду помощи русским писателям. 5 тысяч – прямо Куприну. Потом стал раздавать их налево и направо в ответ на тысячи прошений, приобретя славу скуповатого. Мог бы дать и больше! Из его интервью: «Да я вообще с деньгами не умею обращаться. Знаете ли вы, сколько писем я получил с просьбами о вспомоществовании? За самый короткий срок пришло до 2000 писем…» (А. Бабореко. «И.А. Бунин»).
Вот запись рассказа его жены, Веры Николаевны: «Вся русская Ривьера пришла в движение, всем срочно понадобилось куда-то ехать, и Бунин должен был всем покупать билеты на проезд. Потом последовали разные выгодные предложения… Денег Иван Алексеевич раздал и потратил кучу. Говорит, что нельзя было отказать, — все друзья. А те требуют с него так, как будто права их на это неоспоримы. Вот на днях, например. «. приходит к Ив. Ал-чу писатель Р. и говорит: «Как я волновался, И. А., что Вы не вернетесь до 15 января. Чем же бы я тогда заплатил за квартиру!». Ив. Ал. против такой наивности безоружен: и денег дал, и еще завтраком угостил. О эти угощения! Сам болен и есть уж не может, а угощать должен. Сидит, смотрит, как другие едят, и – платит» (С. Каменский в кн.: В. Бурлак, «Русский Париж»).
А потом, через два года, Иван Бунин (Ян, его называла жена) взял и написал в дневнике: «Чудовищно провел 2 года! И разорился от этой страшной и гадкой жизни… Агенты, которые вечно будут получать с меня проценты, отдача Собрания Сочин. бесплатно – был вполне сумасшедший. С денег ни копейки доходу… И впереди старость, выход в тираж» (9 – 10 мая 1936 г.).
Дневники Бунина. 1940 г. «Все добываем пропитание, …добыли 1/2 бут. Прованского масла, 2 кило картошек, 30 яиц – и счастливы!» (20 ноября). 1941 г. «Последние деньги утекают…Во Франции голод» (29 января). «Дома гороховый суп и по 2 ломтика колбасы, сделанной из черт его знает чего» (24 февраля). 1942 г. «Нищета, дикое одиночество, безвыходность, голод, холод, грязь – вот последние дни моей жизни. И что впереди? Сколько мне осталось? И чего? Верно, полной погибели» (4 марта).
Письмо Бунина, его Нобелевской премии – 8 лет: «Клянусь Вам, я так нищ сейчас, как никогда в жизни не был, и смотрю даже на самое близкое будущее как на форменную голодную смерть. От одной брюквы с одной солью и горячей водой (супом!), без капли масла, я становлюсь худ, как Ганди, а у В. Н. летают «мухи» перед глазами. Дом ледяной, мы его не топим, для кухни осталось сто полен—дров покупать нам не на что». (М. Алданову, 20 марта 1941 г., в кн.: «И. А. Бунин: pro et contra»).
Как же мы не любим думать наперед! И как мы сильны задним умом! В 1933 г. Бунину было 63 года. Что бы ему не подумать, как все будет в 70? В 80? Дальше? Что бы не устроиться в жизни поудобнее? Он даже квартиры или виллы себе не купил, на которой жил, с чудесным именем – «Бельведер» на Лазурном берегу. Запрашивали за нее примерно 1/10 Нобелевской премии. Можно сказать – всего одну десятую.
И что бы не сделать так, чтобы не рассылать всего лишь через 7 лет письма, в которых призывать о помощи? «Дорогой мой соотечественник, у меня к Вам просьба. Как Вы знаете, я получил Нобелевскую премию уже давно, которая полностью развеялась на чужбине. При обстоятельствах настоящей жизни у меня нет никакого дохода. Короче говоря, я очень, очень беден – почти голодаю. Помогите мне – будьте добры, попросите Ваших хороших и богатых друзей прислать мне какие-то суммы. Я очень сердечно жму Вашу руку. Иван Бунин. 17.XI.40» (письмо С.А. Циону ПСС, т. 15).
Вот еще одно свидетельство, уже конца 1940-х: «Письма от Ивана Алексеевича из Парижа или с юга Франции приходили часто, — все они были полны жалобами на недоедание, на болезни, на страшную дороговизну и полное отсутствие денег. С 47 года и до конца жизни Бунина приходилось в частном порядке собирать для него деньги среди богатых людей. Взамен они получали книгу с автографом писателя, — много он роздал таких автографов в последний, тяжкий период своей жизни» (А. Седых. «Далекие – близкие»). 200 долларов в качестве аванса за книгу в Америке? 300 долларов? Но так было.
Тяжко этому свидетельствовать. Но разве дело в Бунине? Нет – в нашей жизни. Думайте, пожалуйста, думайте, на что вы будете жить через 5, 10, 15 лет. Или тогда, когда не сможете генерировать свои доходы. Так бывает. Как проскользнуть в довольстве и достатке, когда кругом всё ходуном ходит? Как быть обеспеченным, когда рассыпались семьи из трех поколений и ложку тебе потом никто не поднесет – все заняты своими делами, да еще за тысячи километров? Как жить по-умному, никого ни о чем не спрашивая, не рассылая мольбы, но путешествуя, не считаясь с каждой копейкой, и развлекаясь от души в самое свое золотое время?
Думайте, пожалуйста, не закрывайте глаза. Только думающий о своих деньгах и доходах человек сможет, не нагнувшись, провести любое время своей жизни, управляя рисками – их будет очень много – и полностью сохраняя свое достоинство в самых сложных обстоятельствах.
А как же Бунин? Все равно, что и кому он писал. Он — Бунин, он – тот самый, сильнейший, он – властный Бунин, чья каждая строка выводит судороги на сердце. Он – прямой, он – высокий, он – не сгорбленный, он берет тебя за руку и уводит. Там – его лето, его зной, его люди, которых ты видишь, там пыльная летняя дорожка, пальцы поджимаются, там даже московский мороз, которого давно не было. Ты – там, вместе с ним, слово, еще слово – и ты там, не наглядеться, раз и навсегда.
Яков Миркин, очерк в «Неделе»
