«МОЛОЧНЫЕ БУНТЫ» В СИБИРИ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА
(автор статьи Скобелев Константин Владимирович, Омский государственный технический университет)
«Наиболее значительные изменения в дореволюционной сибирской деревне произошли в результате распространения в регионе маслоделия. Маслодельные заводы в Сибири росли как грибы, сибирское общество охватила «маслодельная лихорадка».
Но на самом деле не так все проходило гладко, как то показывают цифры увеличения количества маслобоен. Когда в 1896 г. в Тобольской губ. инструктором по молочному хозяйству Сокульским было организовано 4 артели, то на первых порах крестьяне боялись нового для них дела, считая грешным пропускать молоко через сепаратор, а потому не сдавали молоко на завод, самого же инструктора чуть ли не изгоняли со сходов.
Но жажда наживы брала свое: для изготовления пуда топленого масла традиционным способом требовалось чуть не вдвое больше молока — до 35 пуд., оплачиваемого не свыше 18—19 коп. (большая закупочная цена была производителю невыгодна). Масло же, произведённое с помощью сепараторов, требовало на пуд производства всего 20 — 22 пуд. молока, которое можно было закупать уже по цене 30 — 35 коп. Разница существенная даже для небольшого хозяйства.
В результате развития промысла на руках у крестьян появились значительные суммы денег, которых они до этого не видели, так как ранее топленое масло производилось сезонно с весны до осени, а в начале зимы сбывалось на многочисленных сельских или городских ярмарках или же продавалось скупщикам-торгашам, которые его перепродавали уже крупным торговцам. Крестьяне же денег не видели, так как все деньги в этот период уходили на подати.
Но когда стали возникать заводы, то они стали покупать молоко, а не масло; в городах появились иностранные торговые конторы, принимающие сливочное масло во всякое время, раздающие в долг сепараторы на льготных условиях и другие принадлежности маслоделия. Перемены произошли быстро и внезапно, так, в 1894 году на всю Сибирь был всего один маслодельный завод, в 1900 году — 277 заводов, в 1905 году — 1181, а в 1908 их было уже 2347.
Если раньше женщина большую часть года с раннего утра до поздней ночи «топталась около горшков», выпаривая в печи кадушки с прогорклой и грязной сметаной, не имея свободной минуты, то с появлением машинного маслоделия их жизнь резко поменялась. Прекратилась возня с бесчисленными горшками, заботы о сметане, и у бабы, до того не имевшей ни минуты покоя, вдруг появился досуг, который она раньше никогда не знала, так как на ее руках осталось почти только одно доение коров, что провоцировало, порой, на них злобу в их собственной семье. Дело в том, что молочное хозяйство, как самое тяжелое, лежало обыкновенно на младших женщинах — снохах, что вызвало к ним неприязненное отношение «большух» — разного рода свекровей и родственниц мужа.
Поначалу на открытие маслоделен в своих селениях крестьяне никак не реагировали, более того, относились к ним крайне недоверчиво и воздерживались от поставки молока. Протестовали против новшеств прежде всего женщины, считая грехом носить молоко в маслодельню, чтобы мучить его в машине. Появились странные предрассудки: » коровы будут мучатся, пока молоко вертят в машине», «кто будет носить молоко на машину, у того коровы через 3 года перестанут давать молоко», «коровы выдаиваются, телята падают у того хозяина, который на машину сдает молоко», «там, где завели маслодельню, телята голыми родятся» и прочее. Рассказывали, что некоторые бабы на себе испытали вред верченья молока в машине — «одна женщина сама «подоилась», она послала своего мужа сдать молоко своей коровы на маслодельню, и, когда стали вертеть молоко, у нее закружилась голова и вся она затряслась».
Особенно крестьян смущало суеверие, что сдавать молоко (дар Божий) на машину — грех. Некоторым оправданием пионерам по сдаче молока служил аргумент, что раз само правительство помогает устраивать заводы, то ему видней, грех это или нет. Крестьяне с. Большие Дубравы (Тобольская губ.), ездившие на богомолье к Симеону Верхотурскому, заезжали на обратном пути в Камышловский уезд к старцу Адриану советоваться, не грех ли носить молоко на маслодельню. Старец уверил, что нет, и благословил. Иначе отнёсся к этому вопросу один из местных священников, который в церкви с кафедры увещевал крестьян д. Круталяхи не сдавать молоко, предсказывая, что в противном случае через 40 лет переведется у них весь скот. Инспектору по молочному хозяйству, проверявшему условия развития маслоделия в Тобольской губернии в июне 1897 г., крестьяне нередко рассказывали о письме, будто бы полученном от какого-то солдата из Европейской России, в котором он предостерегал сибиряков от маслоделен: «в России маслоделы весь скот перевели, вот теперь и перебираются в Сибирь».
Но несмотря на всякие разговоры о грехе сдачи молока, о вреде этой сдачи для коров и пр., сильный экономический мотив — выгодность, мало-помалу привлекала к себе симпатии населения. В селениях Галишевой, Утятском, где маслодельни существовали больше трех лет, уже не приходилось слышать рассказы ни о голых телятах, ни о грехе сдачи. Напротив, крестьяне подсмеивались над своими соседями — новичками в этом деле. Впрочем, и здесь нет-нет да и возникали былые страхи. Так, в Утятском одной женщине приснился сон, что на том свете мучиться будут те, кто молоко отдает на колесе вертеться, с этих пор эта семья перестала сдавать молоко. Тем не менее, в той же Утятской маслодельне в 1895 г. было принято молока 22000 пуд., в 1896 — 48000, а в 1897 (за 6 месяцев — с января по июнь) уже 65000 пуд.
Молоко сдавалось в определенное время — утром и вечером, когда на завод стекалось почти все женское население деревни, продающее на завод молоко, ожидавшее пока оно будет принято, взвешено и записано, что привело к образованию своеобразных деревенских клубов. Но маслодельный завод являлся не только местом веселья, но и местом распространения деревенских новостей, характер которых резко изменился. Маслодел и его мастера были людьми, чаще всего чуждыми деревне, находящимися в постоянных сношениях с городом; через них и проникали в деревню внешние известия, газетные и устные. И сибирская деревня, еще так недавно глухая к внешнему миру, теперь живо стала интересоваться многим, что творилось за ее околицей, во внешнем мире, особенно проявляя интерес к военным событиям, как война с бурами, китайские дела и т.д.
Изменению патриархальных взглядов способствовало и общение крестьян с мастерами, которые представляли иную категорию людей, прежде практически незнакомую деревне, с более широким кругозором и другой культуры. Но не следует переоценивать данного факта, так как многие мастера по уровню своей нравственности были даже ниже крестьян, что отмечалось некоторыми лицами на Совещании уполномоченных кооперативных маслодельных товариществ, доверенных и мастеров, проходившем в октябре 1904 г. Безнравственное поведение мастеров заключалось в пьянстве и приставаниях к женщинам, приносившим молоко на завод, выражающемся в грубых выражениях и в непристойном обращении. «Где завод — там распущенность», — говорили часто крестьяне. Многие семейства, которые не имели других носчиков молока, кроме своих дочерей-девиц, переставали даже сдавать молоко, боясь дурного влияния заводов. Не нравились молоканки также консервативно настроенной части крестьянства, стоявшей за «исконный порядок». Это было взглядами крестьян на молоко как на божий дар, точно так же как они относились и к хлебу.
Обильные деньги, появившиеся в сибирской деревне после открытия маслоделен, естественно, распределялись между крестьянами неравномерно. Так, по сведениям Первого Тобольского отделения Московского общества сельского хозяйства, обследовавшего маслоделие в 1897 г., в селениях, где маслодельни действовали 2 года, молоко поставляло 75 % крестьянских дворов. В последующее время этот процент сохранялся. Среди различных слоев деревни число сдатчиков молока было неодинаковым. Обследование маслоделия, проведенное в 1906— 1907 гг. Томским юридическим обществом, показало, что из хозяйств с 1 коровой сдавало молоко 30 %, с 2 коровами — 69%, а с 10 и более коровами — 96 %. Основными поставщиками молока были зажиточные слои населения, что вело к дальнейшему социальному расслоению и порождало чувство глубокой вражды между жителями одной и той же деревни. Имея на руках свободные деньги, более богатые начинали покупать себе лишние самовары, эмалированную и более дорогую посуду, всевозможные платки, платья, ботинки и т.д., что имело в глазах селян значение роскоши. Каждая такая покупка не могла остаться неизвестной, весть о ней быстро разносилась по соседям, вызывая у некоторых зависть, стремление «не отстать от людей», сделать самим такие же, а то и лучшие приобретения. За богатыми тянулись зажиточные, за ними середняки и так до последних рядов деревенской бедноты. Желание «не отстать от людей», «быть как все», — заставляло сдавать молоко на заводы и тех, у кого было мало скота, кому молока едва хватало лишь для нужд семьи.
Маслодельный завод с ручными сепараторами и с ручной же маслобойкой не требовал для себя обширного помещения, почему для него могли быть оборудованы обычные крестьянские дома. Многие маслоделы так и поступали, нанимая у крестьян под свое «заведение» их дома. Имея в этом случае дело с отдельными домохозяевами, они совершенно игнорировали общину, членами которой являлись жители деревни, не спрашивали у нее разрешение на открытие завода, не несли в ее пользу никаких расходов. На что общество смотрело иначе, считая себя единственным хозяином деревни, требуя, чтобы заводы открывались только с его позволения и за плату в 10 — 20 руб., которые тут же и пропивались. Если же заводчики не соглашались на эти условия, то это приводило их к конфликту с основной массой общественников, которые, собственно говоря, получили бы от этой сделки несколько копеек, но тем не менее считали себя обиженными: «Нам что молоканка? Ни к чему она, потому мы молоком не займуемся, не сдаем значит…Не хочит в обчество платить, пускай убирает ее совсем. Плакать не будем!».
В результате произошедших изменений в деревне появились категории крестьян, недовольных развитием капиталистического маслоделия:
1) скупщики топленного масла, потерявшие с появлением маслоделен большую часть дохода;
2) старухи, недовольные облегчением труда молодых женщин по производству топленого масла;
3) старики, негодующие по поводу увеселительных собраний молодежи у молоканок;
4) деревенская беднота, не сдающая молоко на завод, и завидовавшая богатым односельчанам;
5) крестьянские общества, поссорившиеся с владельцами маслозаводов из-за попрания обычного права общины.
Достаточно было искры, чтобы вспыхнул пожар. Это и произошло летом 1901 г., когда по Сибири прокатились так называемые «молочные бунты». Дело в том, что тогда второе лето стояла засуха. Крестьяне во всех своих невзгодах стали винить «молоканки» (так в деревне называли сепараторы и маслодельное заведение), только совсем недавно появившиеся в Сибири, так как они считали, что через машины проявляет себя нечистая сила. Крестьяне распространяли слухи, что в каждой маслобойке для охлаждения масла находится змея, что внутри сепаратора можно найти сатанинскую кровь. В сибирской деревне всегда можно было услышать о неблагоприятном влиянии маслоделия на здоровье скота: «телята, — говорят вам, — хворают сильным расстройством кишечника, много их гибнет; гибнет и взрослый скот от повальных заболеваний», что приписывалось влиянию «обрата», т.е. молока, из которого сепаратором выделены все жировые части, и который отдавался заводами обратно крестьянам. Крестьяне же употребляли обрат на пойло скоту, не кипятя его, что и приводило к печальным последствиям.
«Молочные бунты» вылились в массовые крестьянские выступления. На крестьянских сходах нередко принимались решения о недопущении маслоделия. С мест шли следующие сообщения: например, из д. Ново-Каменской писали, что «маслодельни нет и пускать сельчане не хотят, и что будто бы от нее нет дождей»; из с. Чумайского Мариинского уезда: «ни маслодельни, ни сепаратора нет, а потому молоко как есть остается для собственного употребления»; из с. Мало-Песчанского Мариинского уезда сообщалось о том, что в селе «была маслодельня и прикрылась, потому что оказалось в селе нездорового народа 270 человек; поэтому крестьянский начальник приказал прикрыть маслодельню!».
В Томской губернии в Бийском и Каинском уездах крестьяне громили сепараторы и маслодельни, оказывая сопротивление полиции. Это было вызвано тем, что значительная часть местного крестьянства принадлежало к старообрядцам, «двоеданам», как они сами себя называли, относящихся к беспоповскому толку, у которых хранительницей суеверных традиций являлись женщины. По их убеждениям, засуха была вызвана маслоделами, которые «отводили тучи»: «сам, — рассказывали крестьяне, — сидит на заводе вечером, да книжку читает, а хозяйка его (жена маслодела) выйдет на крыльцо, поглядит на небо, махнет платком — тучи-то и отнесет от деревни.». «Молоканка» гремит на земле, — от этого нет грома на небе», — говорили крестьяне, объясняя появившимся маслоделием засуху 1901 г.
Особенную путаницу в умы приносило присвоение здесь некоторыми кругами маслоделам и приносителям молока названия «молокан», что нередко приводило к смешиванию их с последователями известной секты.
В то же время зарождаются люди новой формации, стремящиеся ради получения выгоды всеми силами рационализировать свое производство. Например, в с. Скородуме один бессемейный старик, до маслодельни имевший 2 коровы, в скором времени довёл их число до 16, доить которых приходила специально нанятая для этого женщина — соседка. Прежде бедный, оставленный всеми родственники, в 1897 г. этот старик стал самым крупным поставщиком молока, так, в мае им было поставлено 165 п. 33 ф. на сумму 43 р.45 к., в июне 174 п. 16 ф. на сумму 43 р. 60 к. Подобный пример имел место и в с. Камышной, где у одного малозажиточного хозяина никогда не имевшего более 3 коров, содержалось теперь 18. Раньше в этом селе средние хозяева держали больше овец, а богатые — мясной скот; после появления маслодельни распродавали всё, что можно и покупали коров. Так, один крестьянин продал хлеб, избу, и на вырученные деньги купил коров, сам же начал жить в шалаше.
В целом крестьяне туго перестраивались на капиталистические отношения. Об этом, в частности, говорит модель взаимоотношений артельных маслоделен с экспортными фирмами. В одной из корреспонденций «Маслоделы и экспортеры. Картина с натуры», газета «Омский телеграф» писала о деятельности экспортных контор в р-не ст. Исиль-Куль Петропавловского уезда: «Доверенный крестьянской артели привез масло. Еще за 10 шагов до конторы он снимает шапку, осторожно открывает дверь, робко переступает порог и, точно виноватый, останавливается у двери… Г. экспортер, слегка кашлянув, строго спрашивает: «Ну, что скажешь?» — «Да вот, барин, к вашей милости маслица привез». — «Где масло?» — «Да близенько, через улицу». — «Сюда вези!» Масло подвозится, осматривается. Экспортер, ни слова не говоря, уходит в контору. За ним плетется крестьянин. «Десь с полтиной. Больше не дам, масло плохое», — решает барин. И дверь захлопывается у крестьянина перед носом. Но крестьянин не может везти масло обратно, он должен обязательно его продать. И начинает упрашивать приемщика взять масло. А тот роется и выискивает несуществующие дефекты масла — то недоквашено, то переквашено, то пересолено, то недосолено. Дефектов нет, и приемщик начинает лгать: «Если бы привез пораньше, дали бы дороже, а сейчас получили телеграмму — цены пали». Крестьянин знает, что везти масло в другую контору — дело безнадежное, ибо между экспортными конторами, действовавшими в районе, заключено соглашение об одинаково низком уровне цен. И он продает масло со скидкой в 2 р. на каждый пуд. Масло принималось с обязательным условием покупать соль, укупорочный материал и др. товары у экспортеров, а если крестьяне не желали их брать, то даже принятое масло возвращалось назад как недоброкачественное».
Тем не менее, маслоделие оказало наиболее значительный вклад в рационализацию крестьянского поведения, которая выражалась в создании артельных маслоделен и быстром изживании предрассудков по отношению к этому роду занятий.
