«Картину «Масленица в Петербурге, или Народное гулянье на Адмиралтейской площади», приобретённую Александром II для русского отдела Эрмитажа, отец повторил для себя в немного уменьшенном размере. Реплика долго висела в нашей детской. Каждая фигура этой типично бытовой композиции, передающей масленичную кутерьму (ещё на Адмиралтейской площади), жива в моей памяти…
Каждую зиму по много раз видел я это единственное в мире зрелище в далёкие восьмидесятые годы прошлого века, и оно внушило мне и неразлучной моей спутнице сестре Елене (моложе меня на полтора года) чувство неизъяснимого очарования. Удивительно красочно передает сестра это очарование в своих неизданных мемуарах… названных ею «Mnemosуne»». Я приведу отрывок: он живописно правдив и рисует одно из видений давно ушедшего вдаль предвесеннего Петербурга, совпадая с моими детскими восторгами.
«Она чувствовалась в воздухе, в разговорах, во вкусном запахе блинов, в ускоренной праздничной езде на снежных улицах. Шибко летали барские пары вороных и гнедых, покрытые сетками; прогуливались тройки, поджидая седоков: пристяжные змеями гнули шеи. Масленица тревожила своей народной буйностью чинный Петербург, врывалась деревня, располагалась станом совсем близко от Зимнего Дворца. Чухны со своими мохнатыми вейками звенели колокольцами-бубенчиками, бойко зазывая прокатить на балаганы за «риццать копеек». Сговаривались и мы садились с гувернанткой, так смешно, прямо на сено, и лихо неслись по набережной. Встречные извозчики добродушно переругивались с чухонскими конкурентами, заливались бубенцы и наши, и встречные, и звуком нарастающие издали, и удалявшиеся — целый милый перезвон…
Балаганы. Большие, круглые, коробкообразные с галереями и переходами и свежесооружёнными лестницами «театры» всякого рода. Карусели, качалки, панорамы в палатках причудливо обросли площадь, как грибы. Там, на фоне страшных изображений — зверей, птиц, вулканов и арапов — происходило что-то загадочное: двигались, суетились ряженые: вот что-то вроде арлекина с сиплым голосом и повязанной шеей, рядом «казачка» с наигранными кокетливыми ужимками и пером на польской шапочке, а другой арлекин в бубен бьёт. Все жмутся и приплясывают от холода, — на морозе лёгкий пар у рта, — и все громко говорят к народу, сыплют сверху дробные словечки, весёлую чушь. Главная же фигура, масленичный дед, верхом на перилах, неподражаем в своем пафосе, мимике, остроумии, импровизации. В ответ то и дело взрывы хохота, «гогочет» толпа… И хоть мало, что можно расслышать, понять, а весело! От дедовских острот, говорили, «солдаты краснеют»…
С визгом взлетают на качелях в прицепных челнах, парами, девушки с кавалерами, вздуваются юбки — а чулки полосами, а сапожки прюнелевые с ушками… Передвигается толпа, покупает турецкие сласти, орехи, маковочки, стручки, постный сахар розовый и белый, халву и пряники. Тут и там столики, — у них горячий сбитень пьют, — купец, рабочий, солдат, гимназист и барышни…»
Хотя я не согласен, что «Масленица» лучший холст отца (по живописи были вещи куда более пленительные). Но сознаюсь, именно к ней сохранилось у меня особое отношение… в связи с воспоминаниями о когда-то бушевавшей в Петербурге «Широкой Масленице».
Сергей Маковский. Портреты современников.
———
Иллюстрация: Маковский К. Народное гулянье во время Масленицы на Адмиралтейской площади в Санкт-Петербурге.
