Перед вами снимок поэта Константина Аксакова — одного из идеологов славянофильства. Собственно, о его идеологии красноречиво говорит и само фото: на столике перед Константином Сергеевичем лежит старинная русская шапка — мурмолка, ставшая в XIX веке символом славянофильства.
Константин Аксаков в 1840-е годы был зачинателем оригинального движения: отказа дворян от сюртуков, шляп, фраков и прочих европейских нарядов, введённых ещё Петром I, и возврата к традиционной русской одежде. Символом этого движения также стала мурмолка — старинная боярская шапка. Или, как её определяют словари, «круглая высокая шапка с плоской тульей из алтабаса, бархата или парчи, с меховой лопастью в виде отворотов». Кроме того, Константин Сергеевич облачился в красную рубаху, сапоги и сшил себе длиннополый зипун — «святославку». Да еще и бороду отпустил, чего служащие дворяне с петровских времён не делали.
В свое переоблачение Аксаков вкладывал большой идейный смысл: «Я надел наконец Русское платье, с тем, чтоб никогда не скидавать его. Я сделал это спокойно, свободно и серьёзно. Себя не обманываю нисколько. Вижу ясно всю мелкость и утомительность, всю медленность борьбы, которую веду за русскую жизнь и самобытность против иностранного маскерада, против соблазна удобной роли обезьяны. Вижу, как заплыла наша народность и Русские начала светской общественной тиной. Знаю могущество этой тины, состоящее более всего в том, что это тина, а не гранит. Насмешки, сомнения, недоразумения — всё это мне знакомо. Но, со всем тем, я не смущаюсь и иду своей дорогой, подвигаясь хоть на волос… Я иду к самобытности от обезьянства; теперь, чтоб сказать определённее, я иду к народу от публики; ещё проще: я иду домой».
Разумеется, такое экстравагантное поведение со стороны дворянина вызвало большие толки. В первую очередь, последовали язвительные насмешки со стороны вечных критиков славянофилов — западников. Петр Чаадаев шутил, что Аксаков оделся так «национально», что народ на улицах принимал его за персиянина. Виссарион Белинский писал: «Петербургские журналы действительно подтрунивали над мурмолками, а московские журналы точно не подтрунивали над ними; но это не потому, чтоб мурмолки были смешны только в Петербурге, в Москве же были бы не смешны, а опять-таки потому только, что в Москве всего-навсего один журнал, да и тот родственный мурмолкам. А что над ними смеялись петербургские журналы — в этом нет ничего предосудительного для петербургских журналов… Смеяться, право, не грешно/ Над тем, что кажется смешно».
Другой западник, Александр Герцен, тоже вспоминал идейные битвы вокруг мурмолки с улыбкой: «Москва сороковых годов принимала деятельное участие за мурмолки и против них… Споры возобновлялись на всех литературных и нелитературных вечерах… раза два или три в неделю. В понедельник собирались у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у Елагиной».
#МосковскиеЗаписки
