«Тяжелы были наши чувства и переживания, связанные с судьбой борьбы на фронте, и вообще с судьбами России, но тяжесть моральной атмосферы, нас окружавшей, далеко не сводилась к ним.
В ту эпоху было много светлых явлений русского духа: преданности воле Божьей, благородства, самопожертвования, храбрости, но, в общем, нельзя не признать, что это была эпоха морального разложения.
Атмосфера гражданской войны и классовой ненависти все отравляла. При этом война — самая жестокая, беспощадная и подлая — шла всюду. Постепенно ряды сражающихся все более смешивались: измена и предательство, в самых разнообразных формах, как ужасные язвы, разъедали обе стороны. Конечно, я больше знал и больше болел тем, что происходило у белых, но и у красных моральное разложение зашло очень далеко: вся нация была отравлена, и яд проникал всюду.
Сколько ужасных картин и воспоминаний проносятся передо мною! Вот молодой гвардейский офицер, носитель одной из лучших фамилий России, сделавшийся секретным агентом ЧК… Вот другой офицер, предавший своих товарищей большевикам, потом заманенный в ловушку своими старыми друзьями и убитый там своим родственником — тоже офицером, мстившим за преданных на смерть товарищей… Вот молодая девушка, хорошей семьи, изнасилованная в тюрьме чекистом и потом сделавшаяся развратной комиссаршей-садисткой… Многое, многое приходит на память, о чем и вспоминать не хочется! Какой грязной вонючей тиной ложилось все это на душу…
Мой друг, Сережа Мансуров, в наши студенческие годы говорил про меня, что я — «человек до Достоевского». Действительно, при полном признании гениальности Достоевского, у меня с юности было органическое отталкивание от «достоевщины», столь близкой многим русским людям. А тут мне пришлось жить в такой «достоевщине», что иной раз, пожалуй, и сам Достоевский от нее содрогнулся бы. Для меня лично это было, подчас, просто пыткой».
Князь Трубецкой Сергей Евгеньевич «Минувшее».
