Знаменитая картина Петра Кончаловского «Алексей Николаевич Толстой в гостях у художника» была закончена в апреле 1941 года. «Красный граф» сидит с вместительной стопкой в руках за столом, заставленным несочетаемыми с простым советским человеком яствами – окороком, семгой, бужениной, запеченным цыпленком и штофом водки. Полотно это многих раздражало: Анна Ахматова не раз пеняла коллеге на его аппетиты, Пришвин отмечал его непомерную тягу к гурманству, да и многие другие критиковали писателя за привычку жить на широкую ногу. Однако, как выяснилось, Толстой вовсе не виноват в такой компоновке картины — это вольность художника.
Окончательные работы над портретом Петр Петрович Кончаловский проводил в мастерской на Большой Садовой. А начинал с того, что сделал множество набросков с Алексея Николаевича карандашом и углем на даче, в Барвихе и на квартире на Спиридоновке. И так изучил черты лица своего героя, что мог написать его уже без натуры. Когда же Толстой впервые пришел позировать на Большую Садовую, то картина была уже скомпонована — портрет нарисован в угле, а снедь написана красками.
Реакция Толстого, по воспоминаниям литератора Николая Никитина, была показательна и поучительна: « Этот портрет как будто опрокидывал все традиции русского писательского портрета. Казалось, в нём нет ничего от литературы. Прибавка к портрету была сделана заочно, без ведома Толстого. Когда портрет был готов, Толстой обомлел. Ему показалось — не выпад ли это против него? Он посмотрел на Кончаловского как на злоумышленника… Провёл ладонью по лицу, точно умываясь (свойственный ему жест), и вдруг фыркнул и хлопнул Кончаловского по плечу: «Это здорово! Это чёрт знает что, Пётр! — Он прищёлкивал пальцами, подыскивая определение: — Это, это… Поедем обедать!»
Почти все житейские и творческие проблемы Алексей Толстой предпочитал решать именно за столом. Так, встречая в Москве знаменитого фантаста Герберта Уэллса, он прежде всего озаботился меню: «Стерлядь, большущая, не стерлядь, а невинная девушка в 17 лет, и кругом ещё раками обложена. Потом рябчики в сметане, икра, разумеется, балык, тёшка из белорыбицы, гурьевская каша с гребешками из пенок…»
Даже своих читателей Толстой пытается «накормить», да еще и с фантазией. Недаром в дневниках Ивана Бунина находим: «Перечитывал “Петра” Толстого вчера на ночь. Ел при этом ветчину. Очень, очень талантлив!»
Исторический роман «Петр Первый» некоторые называют венцом кулинарно-литературного мастерства Алексея Толстого. Вот описание ужина обычного мужика с московского посада, лишь слегка расторговавшегося на пирогах: «Ел Заяц щи со свининой, куриные пупки на меду с имбирём, лапшу с курой, жареное мясо. Молоко жрал с кашей. Набивал рот студнем с уксусом, с перцем…» А сколько таких эпизодов в романе!? Со своей молодой женой Пётр ест в опочивальне запечённую с чесноком курицу, а в это время на свадьбе гости угощаются ритуальными караваями с сыром и огурцами в меду — старинным русским кушаньем. Любовница Петра, немка Анна Монс, готовит к приезду царя «его любимые жареные колбаски с кардамоном». Боярин Роман Буйносов перековываясь в европейца, морщит нос от кофе, «жуёт маленький, чёрт-те с чем пирожок» и тоскует: «Сейчас бы выпить рюмку калганной да закусить чесночком… Водки ещё так-сяк, а чесноку не дадут. Ни капусты с брусникой на столе, ни рыжичков солёных, рубленных с лучком…» Вот стрельцы накануне бунта высказывают недовольство, корень которого опять-таки в еде: «Бывало, царевна Софья кормила по восьми раз в году по триста человек, давала в мясоед простым людям языки говяжьи и студень, полотки гусины, куры в кашах и пироги с говядиной и яйцами, а потом давали солёную буженину, и тёшки, и снятки, и вина вдоволь, двойного мёду цыженого… Вот какие цари-то у нас были… А ныне хорошо жрут одни иноземцы!»
#МосковскиеЗаписки
