Как корнет Оболенский стал иноком Лаврентием (часть первая)
115 лет (21 января 1902 года) назад родился Леонид Оболенский — режиссёр, блестящий чечёточник московского театра «Кривой Джимми», упоительно гибкий эксцентрический актер, который танцевал с Марлен Дитрих на съемках «Голубого ангела» и был репрессирован в 37-м.
Жил-был пришелец
Блестящий чечеточник в московском театре «Кривой Джимми», упоительно гибкий эксцентрический актер фильмов «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков», «Потомок Чингис-хана», «Праздник святого Иоргена», постановщик знаменитых «Кирпичиков»… Мастер, который ставил танцы для спектакля Мейерхольда «Великолепный рогоносец», был ближайшим сотрудником Льва Кулешова и совратил в кино Сергея Эйзенштейна. Который первым привез из Германии звуковую аппаратуру для нашего кино и стал первым советским звукооператором. Который танцевал с Марлен Дитрих на съемках «Голубого ангела» и был репрессирован в 37-м. Который прошел немецкий плен, Гулаг и лагерный театр, на склоне лет сыграл еще два десятка ролей в кино, получил в Монте-Карло «Золотую нимфу», но никогда уже не покидал Урала, там в восемьдесят лет женился на двадцатилетней и двух месяцев не дожил до своего девяностолетия. В 2001 году в России отметили его столетие. В 2017 году о нем уже почти никто не вспомнил.
Напомню кто это был.
Чисто советский князь
Он свою жизнь сфантазировал. Она состоит из громких легенд и никому не известной реальности. Говорят, что он князь. Он на этом не настаивал — при Советах князем быть небезопасно. Но режиссер Владимир Мотыль именно его звал консультировать актеров фильма «Звезда пленительного счастья» по части великосветских манер:
— Меня совсем не интересовала его генеалогия. Я просто понимал, что передо мной незаурядная личность, что он хорошо знает русскую традицию, впитал ее с детства. Василий Ливанов на съемках спросил его: Леонид-Леонидыч, вы и впрямь князь Оболенский или, может, фамилия ваша — Оболенских? И тот ему с такими веселыми искорками в глазах ответил: ну конечно, Оболенских. Так иронично ответил, что Ливанов тут же прекратил расспросы…
Его генеалогическое древо уходит в туман. Известно, что дед Леонид Егорович Оболенский был издателем либерального журнала «Русское богатство», печатал там Гаршина и Глеба Успенского, писал социальные романы под псевдонимом Матвей Краснов. Отец был юрист, выпускник Петербургского университета, но еще и учился композиции у Римского-Корсакова. А мать была из крепостных. Родился он в Арзамасе, гимназию окончил в Перми (отец как социал-демократ — под надзором полиции). После революции отец пошел в гору, стал казначеем 3-й армии Восточного фронта, замнаркома финансов, послом в Польше и директором Эрмитажа. А его сын с энтузиазмом снимал вместе с Кулешовым утвержденный Лениным сценарий про субботник, бил чечетку, учился у Гардина актерскому делу, ставил фильмы, один из которых («Кирпичики») стал, как сказали бы теперь, культовым, а другой («Альбидум») лег на полку, вместе с инженером Тагером двигал в наше кино звук. Увлекался лингвистикой, философией, эстетикой, писал диссертацию о кинозвуке. Впереди была огромная жизнь, и он вместе с энтузиастами совкино верил, что «пронесет наше знамя через миры и века».
Надо слышать, как издевательски проверещит он эту песню на склоне лет, когда его будут снимать для фильма «Уходящий объект». Этот фильм о нем показали в Челябинске в канун столетия. Обе столицы по случаю юбилея опального мастера глухо молчали.
— Почему он так и не вернулся в Москву? — я спрашиваю Тамару Никитичну Мордасову, челябинского киноведа, усилиями которой в городе появилась квартира-музей Оболенского. — Ведь уж было можно — его уже дозволяли снимать в кино и даже не выстригали из титров, как Зою Федорову.
Мне казалось, он и не хотел возвращаться. Может, понимал, что по большому счету он там никому не нужен, в этой Москве. Вообще, эту жизнь по-настоящему не знает никто, ее надо собирать по крупицам. Существует некий миф про Оболенского, а у меня стойкое ощущение, что реальная его судьба гораздо выразительнее этого мифа.
Театр 501-го отряда
Мы сидим с хозяйкой музея в двухкомнатной хрущевке, где жил человек-тайна. Горит свеча у портрета. На полке операторская рулетка, подаренная Кулешовым. Книга-дневник, куда Оболенский записывал мысли, вклеивал заинтересовавшие тексты и письма. Вещей сохранилось совсем немного, и тому есть причины.
— Он действительно согласился сотрудничать с немцами?
— Это было формальное согласие — обманка, трюк.
— Он же энтузиаст, патриот, романтик, из идейных соображений добровольно пошел в ополчение!
— И в октябре 41-го оказался в плену. Великолепно владел немецким языком и его определили в ветеринарное подразделение, затем в какие-то завхозы, но как только он завоевал доверие немцев, то из плена бежал. Так что все это было хитростью — чтобы получить свободу действий.
— Артистично. Но наши власти такого артистизма не понимали.
— Он бежал в Молдавию, там его подобрали монахи, он стал иноком Лаврентием и был в монастыре до октября 45-го. Оттуда по доносу его забрали органы НКВД, и он загремел по статье 54-1б УК Украины: измена родине. И стал строить дорогу Салехард — Игарка, 501 отряд. Но командир отряда, полковник Баранов, оказался человеком тоже необычным. Он понимал, что и в лагере — жизнь, и предложил Оболенскому, кроме прокладки рельсов, заняться театром, ставить спектакли с заключенными. «Укрощение строптивой» играли, «Последнюю жертву», «Хозяйку гостиницы», «Холопку»… Срок ему определили в десять лет, но началась оттепель и его выпустили на три года раньше. Поработал художником в Минусинском театре, потом переехал в Свердловск. Дорога в Москву ему была закрыта, а Свердловская киностудия была ближайшей к Сибири, и она спасла для искусства многих талантливых людей.
Мильоны гениев
Спасение, конечно, по мере возможностей. Режиссер с именем оказался в роли ассистента, и даже снять научно-популярного «Кроликовода» ему доверили не сразу. Когда вместе с Владимиром Мотылем — молодым режиссером Свердловской студии — они задумали ставить уже утвержденный сценарий «Плотогоны», им идею зарубили: Мотыль неаккуратно высказался о местном комсомольском вожаке Филиппе Ермаше — в дальнейшем председателе Госкино, а Оболенский, как уже сказано, был власовцем и предателем, которого освободили, но не реабилитировали. К слову: не реабилитировали до сих пор.
Но Екатеринбург не был ему чужим. Здесь 17-летним репортером газеты 3-й армии Восточного фронта он познакомился с Кулешовым и Тиссэ, и эта встреча определила судьбу. А теперь судьба не ко времени закольцевалась и снова привела его в этот город. Он не умел унывать и, казалось, его самолюбие не страдало от того, что снимать ему не давали. Он все равно был мэтром и князем, и о нем по городу ходили мифы — о его загадочном прошлом и туманном будущем. Тут и я его впервые увидел — студентом Уральского университета, где мы начинали любительскую киностудию. Сняли аппаратом «Киев» первые кадры, склеили и позвали мэтра посмотреть. Это было кошмарное зрелище, но он сказал, что фильм гениален и что у нас есть свое видение. Мы ушли ужасно гордые: он генерировал позитив в себе и в других. И умел заставить собеседника почувствовать себя талантливым — талантливее, чем на самом деле. Не хотел считаться с реальностью и ей подчиняться — он ее просто ломал.
Он привез в Екатеринбург свою лагерную любовь Аннушку. Аннушка сильно пила и вскоре он готов был бежать от нее куда глаза глядят. Глаза глядели в сторону Челябинска. Там зарождалось телевидение, и в более продвинутый Свердловск прибыли эмиссары за кадрами. Оболенскому предложили — в который раз — начать жизнь сначала, уже в роли тележурналиста. Он бывал степистом, художником, оператором, режиссером, актером, звукооформителем, он любил осваивать профессии. И уехал в Челябинск.
