АРХИЕПИСКОП-ХИРУРГ ПРОВОДИЛ ОПЕРАЦИЮ ПОД НАДЗОРОМ СЛЕДОВАТЕЛЯ, И ЭТО СТАЛО ПОЕДИНКОМ ДВУХ МИРОВОЗЗРЕНИЙ…
В промозглой операционной тамбовского госпиталя пахло двумя вещами, которые не должны были встречаться: карболкой и ладаном.
В углу, прислонившись к облезлой стене, стоял следователь НКВД — не для охраны, а для надзора. На столе лежал молодой солдат с гнойным перитонитом, уже почти покойник.
А над ним, в стерильном халате, поверх которого виднелся массивный наперсный крест, стоял ссыльный профессор Войно-Ясенецкий, он же — архиепископ Лука.
Прежде чем взять скальпель, он окунул ватный тампон в йод и начертал на вздувшемся животе солдата большой крест.
Следователь в углу презрительно хмыкнул. Для него это было мракобесие. Для хирурга — единственно верная топография предстоящего боя.
Руки хирурга не дрожали. Он, проживший десятилетия в гнойной хирургии, воспринимал человеческое тело не как мешок с органами, а как израненный, страдающий храм, оскверненный болезнью.
Каждый его разрез был точен, выверен, почти благоговеен. Это не было работой мясника. Это была работа реставратора, возвращающего замысел Творца.
Взгляд следователя буравил его спину, он ждал ошибки, провала, который можно будет вписать в очередное дело о «поповском вредительстве».
Кризис настал на тридцать второй минуте. Давление у солдата упало почти до нуля. Сестра испуганно ахнула. Лицо ассистента вытянулось. Вот он, момент истины. Провал, который докажет правоту материализма. Следователь чуть подался вперед.
Архиепископ Лука не изменился в лице. Он лишь на мгновение прикрыл глаза. В этой паузе не было паники. В ней была абсолютная концентрация, словно он прислушивался к чему-то в оглушающей тишине операционной.
Его губы беззвучно шевельнулись. Это была не мольба о чуде. Это был тихий, деловой разговор с Тем, Кто знал анатомию этого солдата лучше любого профессора.
Затем его глаза открылись, и он отдал короткий, ясный приказ, противоречащий всем инструкциям. Его рука сделала то, на что другой хирург не решился бы.
Он работал. Он вычищал страшную, зловонную скверну, и в этой методичной, кровавой работе была своя, высшая литургия. Он спасал не просто тело. Он бился за образ Божий, погребенный под слоем гноя и отчаяния.
Когда на последний шов легла повязка, он выпрямился. Снял перчатки. Усталость, страшная, свинцовая усталость легла ему на плечи. Он не взглянул на следователя. Он подошел к окну и долго смотрел на серый двор.
В его сознании не было триумфа. Была лишь тихая, выстраданная мысль: «Слава Тебе, Господи». Солдат будет жить.
Позже, в коридоре, следователь перехватил его. «Везение, поп. Простое везение».
Архиепископ Лука остановился и посмотрел на него не как на врага, а как на больного. И тихо, без всякого пафоса ответил:
«Для хирурга нет ничего важнее анатомии и физиологии. Но когда я стою за операционным столом, я понимаю: есть то, что не описано в учебнике. Я рассекаю плоть, а вижу душу. И выжигая гной, я молюсь о ее спасении. А это, гражданин следователь, уже не в вашей юрисдикции».
Он пошел дальше по тусклому коридору, оставляя за собой легкий запах ладана и абсолютную уверенность в своей правоте, которую не мог поколебать ни один допрос.
Из жития святителя Луки Войно-Ясенецкого
Автор рассказа, группа: Моя вера православная
***
Благотворительный раздел этой группы — мы очень нуждаемся в мат. поддержке. Будем рады любому участию, дорогие наши подписчики.
