Иза Давыдовна Ханцын — Моргулис.
Воспоминания о Мандельштаме
Мемуары — не мой жанр, но болезнь помешала мне выступить и рассказать о Мандельштаме так, как хотелось бы, поэтому я прошу простить меня за эскизность моих заметок. Но хотя бы в нескольких словах мне хочется охарактеризовать этого человека. Знакомство мое с О. Э. Мандельштамом состоялось в Киеве, в 1919 году. Сначала я встречалась с Надеждой Яковлевной Хазиной [будущей женой поэта], с семьей которой очень дружила, — Осип Эмильевич появился несколько позже. Киев тогда был «проходным городом», в котором скопились люди, бежавшие из голодных Москвы и Петрограда. Было в Киеве кафе, называвшееся ХЛАМ (художники, литераторы, артисты, музыканты), куда стекались все люди искусства — там мы и встретились с Мандельштамом. Но знакомства были тогда непрочны (власть постоянно менялась): мы не знали, что будет завтра — кто-то уходил с белыми, кто-то с красными, кто-то скрывался или бежал за границу.В начале 1920-х годов я уехала в Ростов, где жили родители. Там началась моя деятельность Спустя некоторое время там появились и супруги Мандельштамы.Опять-таки все пути вели в кафе поэтов, куда мы приходили выпить чайку, узнать новости и, конечно, по-читать стихи и послушать музыку. Посетители кафе были самыми разнообразными, вплоть до В. хлебникова. Но и в Ростове пребывание Мандельштамов было непродолжительным — они сами не распоряжались тогда своей судьбой, так же, впрочем, как и все мы. В Ростове я встретилась с А. О. Моргулисом, за которого вышла замуж, и мы вернулись в Ленинград, где я училась в консерватории.Следующая наша встреча и близкое знакомство с Осипом Эмильевичем произошло уже в Ленинграде (1925) — тогда они жили в Лицее (г. Пушкин). Мы часто бывали у них, они — у нас в Ленинграде. И после переезда Мандельштамов в конце 1920-х в Москву наши отношения не прервались: мой муж чуть ли не еженедельно бывал в Москве по работе (он был членом Правления Союза писателей), а, кроме того, ездил по издательским делам — он был переводчиком; меня он брал с собой.Осип Эмильевич очень любил моего мужа. Как мне помнится, таким же нежным взглядом он смотрел толь-ко на своего младшего брата Шуру. У нас Мандельштам как-то смягчался, его постоянная внутренняя напряженность разряжалась, кроме того, он очень доверял литературному вкусу моего мужа. Осип Эмильевич постоянно читал нам стихи. Сам очень радовался каждому рождению «Моргулет». Хочу подчеркнуть: Мандельштам был как бы «врощен» в Петербург, и в то же время горячо любил Юг и всегда стремился туда; с Москвой он не сливался. . .Все мы, как мне кажется, во всяком случае, большинство людей, принадлежим к какой-нибудь породе животных. Осип Эмильевич походил на птицу: это «птичье» сказывалось во всем. Его голова была чуть поднята кверху и наклонена набок, при опять же «птичьей» летящей походке. Его лицо всегда обращало на себя внимание своей необыкновенностью, привлекали уди-вительно выразительные глаза, в которых страдание сменялось нежностью, задумчивостью, иногда в них было отсутствующее выражение.Во всех проявлениях О. М. главным была эмоциональная окраска, что бы он ни делал; на все повышенная реакция. (Описывать его весьма трудно, очень был сложен, беспощаден к любой несправедливости, реагировал повышенно нервозно.) Он был легко раним и впечатлителен, очень остро все воспринимал.На протяжении всех лет, что я его знала, он подсознательно — а, возможно, и сознательно — сопротивлялся всему бытовому. Ему было все равно, что на нем надето, как он выглядит. Вот пример: в Ростове он отправился в парикмахерскую, потом зашел за нами с Надей в кафе поэтов и сказал, что забыл в парикмахерской шляпу; мы все отправились за шляпой, но гардеробщик выгнал нас, сказав, что Мандельштама он видит впервые. Оказалось, что за углом есть другая парикмахерская, туда Осип Эмильевич пошел уже один — мы побоялись. На этот раз он не ошибся и вышел в шляпе — но в какой! Это было что-то вроде котелка неопределенного цвета и формы, в который Мандельштам почти провалился.— «Ося, что у тебя на голове?», — спросила Надя.Он удивлялся: «Как, разве это не моя шляпа?»Мандельштам не знал своих вещей. И вещи не любили его и «убегали» от него, все пропадало. Надежда Яковлевна без конца искала исчезнувшие вещи.Так же он относился и к деньгам — радовался им и очень легко, сам не зная на что, тратил, так что денег, как правило, не было.Каждому человеку присущ свой стиль и, следовательно, свой антураж. Но если бы режиссеру пришлось ставить спектакль о Мандельштаме, то он оказался бы в затруднении — в какую обстановку поместить своего героя. Он не нуждался в обычной обстановке — столе, секретере и т. п. — для создания стихов ему достаточно было письменного стола или подоконника.Создать ему быт Надежда Яковлевна не могла, он разрушал его тут же, да она и сама не очень это умела — в чем-то они были очень похожи; их взаимоотношения доходили до «общего дыхания». Ей было много хлопот с ним: она старалась уберечь его от непонимания и нападок, она боялась отпускать его одного — он не умел соблюдать правил так называемого общественного порядка, в которых очень плохо разбирался, и по-этому боялся уличной администрации — милиционеров и управхозов; кроме того, он был очень рассеян. Эта по-стоянная боязнь «чего-то» ощущалась в нем постоянно, он словно предчувствовал свой рок. Как чтец своих стихов Мандельштам незабываем. Ему была присуща поразительная музыкальность, и ритм стихов он ощущал и передавал не как производное метра, а как музыку. Свои стихи он «оркестровал» поразительно — и как поэт и как чтец. Интонации постоянно менялись. Например, стихи «Александр Герцевич» или «Моргулеты» произносились в совсем разных тональностях. Его музыкальность проявлялась, конечно, не только в поэзии — он был поразительным музыкантом, такого тонкого слушателя лестно было иметь любому исполнителю. Он любил Шумана, Шопена, Бетховена, Скрябина, Баха. Я часто играла ему — он слушал с блаженным видом и закрытыми глазами. При этом часто невнятно произносил какие-то слова, вероятно, музыка в его восприятии тотчас сливалась с поэзией.Я не исследователь и не аналитик — мои заметки на это и не претендуют. Сейчас есть превосходные специалисты, занимающиеся творчеством Мандельштама. Но я горжусь и никогда не забуду своих встреч с этим удивительным человеком, озарившим нас своей гениальностью.
