18 мая 1866 года: «Встал в 8 и пошел пить кофе, потом пошел курить и заниматься. В 9 был Соловьев и читал дальше. В 10 1/4 пошли к Мама и Папа, потом гуляли с Владимиром. В 11 вернулись и завтракали. Потом я занимался и курил, потом в 12 был у меня Победоносцев до 1. В 1 играл с Вурмом новые дуэты до 1/4 3. Потом поехали с Алексеем Борисовичем в шарабане в Павловск, гуляли, катались, заехали на ферму и пили молоко, а в 4 1/2 вернулся и лег отдохнуть… Обедали в комнате, потому что был сильный дождь. Тепло, как летом, погода чудная, но сильная гроза. В 1/2 6 сели за стол, и вдруг заиграла музыка Кавалергардского полка, это был совершенный сюрприз и весьма приятный, который устроила Мария Элимовна. После обеда мы танцевали, и очень усердно. Все были в духе и веселились от души. Мария Элимовна была очень мила, и мы с нею тоже танцевали вальс, кадриль и галоп. Оставались в комнате до 1/2 9, потом пошли немного погулять и сидели на скамейке с Марий Элимовной, Александрой Васильевной и Алексеем. Погода совершенно разгулялась, и вечер был чудный. С Марией Элимовной я успел больше поговорить, чем обыкновенно. В 9 вернулись домой, и, переодевшись, пошел к Папа, который за мною посылал. Вошедши в кабинет Папа, он мне сделал выговор, зачем я ему ничего не сказал об нашем обеде и что они ждали нас к обеду. Я отвечал, что предупредил Мама, но Папа сказал мне, что и Мама ничего не знала. Я просил прощения, но отвечал, что Мама я еще утром сказал и Владимир тоже, но что она, наверно, забыла. Потом Папа предупредил меня, что статья в газетах о мне и Марии Элимовне была перепечатана даже в датских газетах и очень встревожила короля, который спрашивал, правда это или нет. По этому поводу Папа у меня спросил, как мои отношения теперь к Марии Элимовне, переменился ли я и могу ли теперь ехать в Данию. Я отвечал откровенно, что теперь я никак не могу ехать и что мне совсем не хочется жениться. Папа спросил у меня, что именно мешает мне ехать в Данию, любовь ли к Марии Элимовне. Я отвечал, что и это, и потом у меня еще мысль отказаться совсем от престола, но этого я совсем не высказал, а только подумал про себя. Папа сказал, что это очень неприятно, в особенности после того, что писали в Данию об нашем приезде. Папа сказал мне, что я могу подумать об этом и завтра он со мною поговорит окончательно. Я повиновался, хотя уже давно решил не ехать, и думать об этом нечего, так как я решительно не желаю этого. После того я вышел вон и пошел к Мама, которая тоже мне сказала, почему я не предупредил ее об обеде. Но я отвечал то же самое, что и Папа, и было достаточно. Потом вышли в собрание. Пили чай, а потом сели за круглый стол, но, конечно я не мог сесть около Дусеньки после такого разговора с Папа. Мария Элимовна была мила, как обыкновенно. Я ей сказал только, что не могу сесть сегодня около нее и что очень желал бы с нею переговорить завтра. Потом написал ей на клочке бумаге, что я думаю, не поеду в Данию теперь и, может быть, никогда. На что она мне отвечала, что я должен ехать, но я уверен, что и у нее есть мысль когда-нибудь, если устроится все, быть моей женой, но я не смею даже и думать об этом, так боюсь, что, если я с нею буду говорить, она испугается и откажет. В 1/2 12, простившись с Папа и Мама, простился я с Дусенькой в Китайской гостиной и пошел с Борисом Алексеевичем к себе… В 1/2 1 лег, но, конечно, долго не мог заснуть, 1/2 2 только заснул после всех тяжелых и приятных впечатлений сегодняшнего дня».
19 мая 1866 года: «Встал в 7 и, одевшись, пошел пить кофе, потом курил и писал журнал, а в 1/4 9 был у меня Тернер до 1/4 10. Потом пошел к Папа и Мама и был за докладом военного министра. В 1/4 11 пошел гулять и в 11 вернулся, был тоже С. Г. Строганов… Потом я с Владимиром поехали на Царскосельскую ферму. Там Н. А. Бартенева устроила завтрак для Мама и Папа… Завтракали с аппетитом. Потом Мама и Папа уехали. Мы остались и еще гуляли по ферме с Марией Элимовной и Александрой Васильевной, потом я отправился с Владимиром домой и лёг отдохнуть. Это, может быть в последний раз, что я вижусь с Марией Элимовной. В 5 обедали с Мама и Папа и всеми братьями и Мари. Потом были подарки Алексею. В 6 вернулись домой, курили с Владимиром, потом он ушел, а я начал писать письмо Марии Элимовне, где ей объяснил, что я думаю отказаться от престола. Потом запечатал это письмо и хотел послать его после собрания. В 8 пошел гулять с Папа и Мама, а потом были у Мама до 9. В 9 пошли прощаться с Папа. Я остался с Папа один. Он у меня спросил, подумал ли я об вчерашнем и на что я решился. Я отвечал, что решительно не могу ехать в Данию. Тогда Папа спросил у меня, что мне мешает ехать, я отвечал, что чувствую, что не могу ее любить, и поэтому не могу ехать. Папа сам сказал: «Это, наверное, твои чувства к Марии Элимовне мешают», я хотел молчать, но Папа сам сказал: «Что же ты хочешь, чтобы я так и написал бы в Данию, что все, что написано в газетах, правда и поэтому ты не приедешь?» Я отвечал, конечно, что этого я не желаю. Тогда я решился высказать все, что у меня было на душе, и сказал о том, что я решаюсь отказаться от престола, поторму что я чувствую себя неспособным. Папа окончательно рассердился на меня и сказал «Что ж ты думаешь, что я по своей охоте на этом месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание? Ты, я вижу, не знаешь сам, что говоришь, ты с ума сошел». И потом прибавил: «Если это так, то знай, что я сначала говорил с тобой как с другом, а теперь я тебе приказываю ехать в Данию, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я отошлю». Последнее для меня было самое ужасное, за что бедная Мария Элимовна из-за меня должна быть выгнана отсюда, где она так счастливо и так беззаботно жила. Этого я себе никогда не прощу, что мою милую Марию Элимовну высылают вон из-за меня. Она так просила ничего не говорить об ней, но что же делать, когда меня к этому принудили и даже Папа сам это сказал. Потом я начал было просить только за одну Марию Элимовну, чтобы ей ничего не делали, но Папа сказал мне: «Убирайся вон, я с тобою говорить не хочу и знать тебя не хочу». С тем я и вышел, но что происходило у меня в груди, этого описать нельзя: грусть, тоска и раскаяние. Пришедши к себе, пил чай, а потом послал просить Владимира Петровича, а сам писал журнал. Потом пришел Владимир Петрович, я ему все рассказал, и мы с ним переговорили обо всем. В 1/2 12 пришел Борис Алексеевич. С Борисом Алексеевичем тоже рассуждали об этом, и ему я все рассказал. Он мне сказал, что поездку в Данию еще можно отклонить, но отказаться от престола я теперь, по его мнению, никак не могу. Это было мне ужасно грустно, потому что тогда рассчитывать на женитьбу на Марии Элимовне невозможно, что же мне делать! Боже, какое положение. Я готов примириться со всякими обстоятельствами, но никогда, никогда не утешусь тем, что я причина того, что милую Марию Элимовну отослали от двора. О, Боже, что за жизнь, стоит ли того жить после этого. Зачем я родился, зачем я не умер раньше. Я написал, между тем маленькую записку Марии Элимовне, в которой я ее предупреждаю, что, может быть, у нее будут спрашивать мои зпписки и чтобы она их или спрятала, или сожгла. Потом написал ей, что я с нею прощаюсь и что, может быть, больше никогда не увидимся, и просил простить меня за все! Милая, милая Дусенька, что я с вами сделал, до чего я довел дело! Ах, чем это все кончится. В 1 лег спать, а до этого все время писал журнал. Молясь вечером, я рыдал как ребенок, так все это последнее время меня перевернуло. Как я ни был расстроен и морально, и физически, однако заснул довольно скоро, потому что страшно устал».
Из дневника Цесаревича Александра Александровича.
Меньше, чем через месяц в Дании состоится помолвка с принцессой Дагмар. Марию Мещерскую удалят от двора и спешно выдадут замуж.
#НаследиеИмперии #история #общество #НИ_лица #Государь #Империя
