#жизнь
В апреле 1885 года обер-полицмейстер Москвы отправил галеристу Павлу Третьякову предписание не допускать для выставок картину Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года».
«Милостивый государь Павел Михайлович, Император высочайше повелеть соизволил картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» не допускать для выставок вообще, не дозволять распространения ее в публике какими-либо другими способами… Имею честь покорнейше просить вас не выставлять этой картины в помещениях, доступных публике», — сообщалось в документе.
Откуда такая цензурная прыть? Оказывается, картина не понравилась обер-прокурору Константину Победоносцеву, который пожаловался Александру III: «Стали присылать мне с разных сторон письма, с указанием на то, что на Передвижной выставке выставлена картина, оскорбляющая у многих нравственное чувство: Иван Грозный с убиенным сыном. Сегодня я увидел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. Трудно понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иван Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива. Нельзя назвать картину исторической, так как этот момент и всей своей обстановкой чисто фантастический, а не исторический».
Четыре месяца шла борьба за полотно, в нее включились многие известные художники. В итоге репинского «Грозного» отстояли. Вот как вспоминал Максимилиан Волошин о реакции публики на картину: «Свойство этой картины таково, что почти никто не останавливается перед ней подолгу. Она не столь потрясает, сколько ошарашивает зрителя и лишает его мужества рассмотреть ее подробнее. Она вызывает истерики с первого взгляда.
Перед нею можно видеть дам, вооруженных флаконами с нюхательной солью, которые, поглядев, закрывают глаза, долго нюхают соль и потом решаются взглянуть снова. Многие проходят через комнату, где она висит, отворачивая и закрывая глаза. Впечатление, произведенное картиной Репина, безусловно, вредно. О нем говорят прошлогодние доклады учителей городских училищ, констатирующие особое нервно-возбужденное состояние детей в течение нескольких дней после посещения Третьяковской галереи».
А вот так отзывался о репинском полотне писатель Всеволод Гаршин, с которого, как известно, Репин писал сына Грозного: «В каком бы восторге ты был теперь, увидев «Ивана Грозного». Да, такой картины у нас еще не было, ни у Репина, ни у кого другого, — и я желал бы осмотреть все европейские галереи для того только, чтобы сказать то же про Европу. Представь себе Грозного, с которого соскочил царь, владыка, — ничего этого нет: перед тобой выбитый из седла зверь, который под влиянием страшного удара на минуту стал человеком. Я рад, что живу в то время, когда живет Илья Ефимович Репин. У меня нет похвалы для этой картины, которая была бы ее достойна».
На Федора Шаляпина картина тоже произвела сильное впечатление: «В 1897 году, когда в частной опере Мамонтова в Москве впервые вздумали дать «Псковитянку» Римского-Корсакова, мне была поручена роль Ивана Грозного. Трудная это была задача для меня в то время. Для актера, т. е. для пластического изображения типа, да еще такого, как Иван Грозный, всего прочитанного в книгах было недостаточно, и вот где воскликнул я великое спасибо Илье Ефимовичу Репину. Я увидел его Грозного с сыном в Третьяковской галерее. Совершенно подавленный ушел я из галереи. Какая силища, какая мощь! И хотя эпизод убийства сына не входил в играемую мною роль, однако душа Грозного (несмотря на все зверства, им творимые), как мне именно и хотелось, представлена была душой человеческой, т. е. под толщею деспотизма и зверства, там где-то, далеко-далеко в глубине, я увидел теплющуюся искру любви и теплоты».
