#поэты
Иван Андреевич Крылов — публицист, поэт, баснописец, издатель сатирико-просветительских журналов. Более всего известен как автор 236 басен, собранных в девять прижизненных сборников
Александр Пушкин как-то сказал о Крылове: «Конечно, ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова…»
Он прожил долгую жизнь, полную страстей, борений, мучений, скитаний… Найдя себя в басне, он смог взойти на вершину литературного Олимпа, став народным любимцем.
Его заслуги не могли не замечать даже высшие чиновники, как бы они к нему ни относились. Это был ходячий театр, в котором все роли играл один человек. Басни были продолжением спектакля, длящегося почти сорок лет.
О гастрономических пристрастиях Ивана Крылова ходили анекдоты и разные истории, которые то ли были, то не были….
«Что царские повара! — сокрушался Иван Андреевич. — С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я … прежде так думал — закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? убранство — сервировка — одна краса. Сами суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на месте и стоят, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек не набрал. Сомнения взяли: быть может, нашего брата-писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье.
А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Придержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая — форели… за рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичь кусочками, и трюфелей обрезочки — всякие остатки. На вкус не дурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уже далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылышки, да маленькие кусочки обкромленные рядушком лежат, а самая птица под ними припрятана и неразрезанная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней.
Припомнился Пушкин покойный:…О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?
И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла… А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает… И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так нерезанная и лежит.
— Нет, брат, шалишь — меня так не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, -говорю камер-лакею.
Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели! А сладкое? Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят — надувательство кругом. А вина льют без конца… Вернулся я домой голодный-преголодный… Пришлось в ресторацию поехать…»
