«Иван Сергеевич ШМЕЛЕВ — вот кто дал Москву, и дух ее, и язык, и быт, и святость…
Неказист он был на вид, не высок, не дороден, а сух; к тому же сутул, лицо даже неправильно, но сильно, выразительно, взгляд решительный, прямой, зоркий, жесты широкие, сиповатый голос басил, когда надо, вопил тенором; когда убеждал кого-либо или утверждал прямоту и правду. Нервный, живой, подвижный и весь московский в слове — вот уж кому не надо было учиться русской речи у московской просвирни. Он весь — сама Москва и все ее сверкающие ручейки богатой русской словесности, включая и невыразимое.
Впервые я встретил Шмелева в Крыму; в то время там жил и Сергеев-Ценский — мрачный армейский капитан, недовольный малым чином и ушедший рано в отставку. Но блестящий писатель. А поодаль от Алушты, в Симферополе, жил и еще больший писатель, Константин Тренев. Всех их троих я навещал, подтягивался возле них, так как был я молодым и только выходил в люди. Жил Шмелев в Алуште, а может быть, и в Коктебеле — не в этом суть, но жил тогда вместе с женой и сыном безбедно. Сын, молодой Сережа, только что попал в Добровольческую армию… И вот когда мы были уже в Константинополе, Сережу, белого офицера, красный Бела Кун в числе шестидесятитысячной уже безоружной армии, сдавшейся на милость красным, расстрелял…
В Париже Иван Сергеевич оправился от удара — потери сына, рана постепенно зарубцевалась; писал и печатался много и в письмах ко мне все ворчал: «Что же вы мало пишете? Писатель должен писать и писать, а вы там какую-то землю копаете, какие-то хижины сооружаете!..» Потом постигло его новое страшное горе — умерла жена, любимый друг, его неотлучная нянька.
А потом и Гитлер пришел в Париж… И, конечно, голод, во всем одинокая нужда и голод, голод… От своих копаний канав и строений хижин в Чураевке удалось мне уделять и старым и малым в Европе. И вот получаю я письмо от Ивана Сергеевича, полное восторгов моей «богатырской» силе, а главное, самые ласковые слова не столько за банки консервов, сколько за гречневую кашу. «Вы же спасаете меня не только телесно, но и духовно! Ведь мне ничего нельзя есть, у меня язва желудка, и кашу Вашу я ем с благоговением, по ложечке принимаю, как причастие…»».
Георгий Гребенщиков. Из очерка «Как много в этом звуке…».
На фото: Иван Сергеевич и Ольга Александровна Шмелевы. Франция. 1926.
Подготовка публикации: Зеленая лампа, 31.05.2022
