Гапон: страсть и вера, тщеславие и невежество
Безусловно, все знавшие Георгия Гапона отмечали его невероятное обаяние и даже очарование. Он имел яркую и запоминающуюся внешность, был красив, лицом напоминал представителя горных рас или еврея. Революционер и писатель С. Ан-ский так вспоминал о своей встрече с Гапоном: «Нашел в комнате человека лет 30, худого, но крепкого, очень смуглого, с длинным характерным носом, тонким, с горбинкой и плоским у конца; тонкими губами и глубоко сидящими черными быстрыми и беспокойными глазами, которые точно хватали взором впечатления и уносили их куда-то вглубь. Было в этих глазах нечто острое, пытливое и лукавое. Волосы на голове были коротко острижены. По лицу можно было принять его за армянина, еврея или южного итальянца». Безусловно, красота Гапона производила неизгладимое впечатление на женщин. По словам рабочего Н. Петрова, они были готовы ради Гапона на все: «Фанатичнее всех верили в Гапона женщины, жившие за границей. Некоторые ездили из Женевы в Лондон, с трудом разыскивали его там и предлагали ему свои услуги на всё. Среди женщин он действовал особенно успешно, увлекал их примером Юдифи и так обвораживал, что пылкие головы бросались на всё». Почти все современники, описывая внешность Гапона, особенно выделяли его глаза. Один из лидеров гапоновского «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга» Алексей Карелин отмечал, что глаза священника «точно заглядывали в душу, в самую глубину души, будили совесть человеческую». Гапон знал силу своих глаз и пользовался ею, мог неотрывно смотреть на своего собеседника долгое время, словно гипнотизируя его.
Но главным талантом Гапона было ораторское искусство. Как писал французский журналист, он обладал «даром народного, всепобеждающего красноречия». Выступая перед толпой рабочих, Гапон проявлял всю свою страсть, в его глазах горел огонь, его слова имели невероятный энергетических посыл, хотя говорил он очень простые вещи, именно это и было секретом его успеха у рабочих. Он понимал их, общался с ними на одном языке. Люди слушали его, открыв рот, на встречах «Собрания» царила атмосфера почти религиозного экстаза. Он умел так наэлектризовать толпу, что рабочие были готовы пойти и сделать все, что скажет их лидер. Журналист Пильский писал: «никогда я ещё не слышал такого истинно блещущего, волнующегося, красивого, нежданного, горевшего оратора, оратора-князя, оратора-бога, оратора-музыки, как он, в те немногие минуты, когда он выступал пред тысячной аудиторией завороженных, возбуждённых, околдованных людей-детей, которыми становились они под покоряющим и негасимым обаянием гапоновских речей. И, весь приподнятый этим общим возбуждением, и этой верой, и этим общим, будто молитвенным, настроением, преображался и сам Гапон».
Однако таким Гапон был только перед многочисленной толпой. В обычной беседе он не мог связать и двух слов, был зажат, с трудом подбирал слова, его мысли путались, казалось, он не мог выразить то, что хотел. Лидер эсеров Виктор Чернов вспоминал: «Он говорил отрывочно, путался, терялся. Когда он хотел вас в чём-нибудь убедить, он страшно повторялся, говорил одно и то же почти дословно, как будто хотел просто загипнотизировать вас этим настойчивым, однообразным повторением». Все приемы, которые Гапон привык использовать на малообразованной толпе, не действовали на интеллигенцию. Для них он был хоть и пламенным революционером, но совершенно невежественным, не подкованным в теоретических вопросах. По мнениею некоторых, Гапон едва ли стоял выше по интеллектуальному уровню, чем развитые рабочие. Меньшевик Сомов вспоминал: «герой» был вполне детищем «толпы», русская политически малосознательная рабочая масса могла выдвинуть тогда только малосознательного вожака, и потому последний и был ей так близок, так понятен и так обаятелен».
Гапон не читал книг, информацию он предпочитал узнавать от сведущих людей. Но его совершенное незнание теории, политических процессов, устройства партии делали его в глазах партийной элиты «темным человеком». Ленин и Плеханов советовали священнику поучиться, но тот лишь отмахивался. В итоге лидеры революции разочаровались в Гапоне, да и сам он чувствовал себя в интеллигентской среде, в которую попал, бежав из России после Кровавого воскресенья, не в своей тарелке. Поэтому и старался скорее вернуться из-за границы к своим преданным рабочим.
Недостаток глубокого понимания политических процессов Гапон с лихвой компенсировал своим тщеславием и жаждой власти. Он обладал стальной волей и не готов был идти на компромиссы. Если же кто-то сомневался в его намерениях или не в полной мере поддерживал его, Гапон заявлял: «Хотя вас и большинство, но я не желаю этого и не позволю, потому что всё это создано мною. Я практический человек и знаю больше вас, а вы фантазёры». Некоторые участники «Собрания» даже обвиняли его в диктаторстве. Гапон ставил себя в центр всего, по воспоминаниям рабочего Н. Петрова, «та самодеятельность рабочих, о которой так кричал Гапон, осталась пустым лишь звуком». Он хотел держать все нити в своих руках, дергать за них, когда вздумается, один все знать. Но даже несмотря на все это, рабочие всецело его любили. Накануне Кровавого воскресенья его популярность достигла небывалых размеров, десятки тысяч были готовы пойти и сделать все, что скажет Гапон. Записка прокурора судебной палаты гласила: «Названный священник приобрел чрезвычайное значение в глазах народа. Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда. К этому уже прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нем со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлек всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эту сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощечину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом. При таком направлении образа мыслей толпы она, несомненно, твердо и убежденно верит в правоту своего желания подать челобитную царю и иметь от него ответ, считая, что если преследуют студентов за их пропаганду и демонстрации, то нападение на толпу, идущую к царю с крестом и священником, будет явным доказательством невозможности для подданных царя просить его о своих нуждах».
Гапон и сам верил в свою избранность, в миссию и божественное предназначение. Еще в студенчестве он говорил, что станет или великим человеком, или каторжником, верил, что о нем еще услышит вся Россия. Его гордыня не знала границ. Когда однажды Гапона спросили, что бы он сделал, если бы государь принял петицию, тот ответил:
«Я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же написать указ об амнистии всех политических. Мы бы вышли с царём на балкон, я прочёл бы народу указ. Всеобщее ликование. С этого момента я — первый советник царя и фактический правитель России. Начал бы строить Царствие Божие на земле. — Ну, а если бы царь не согласился? — Тогда было бы то же, что и при отказе принять делегацию. Всеобщее восстание, и я во главе его».
Он мнил себя лидером революции, хотя больше был зациклен не на политических процессах, в которых мало что понимал, а на своем месте в них. Так, за границей он даже брал уроки верховой езды, чтобы въехать в Россию на белом коне. Он даже не боялся сравнивать себя с Наполеоном, метил на место царя, говорил, что пора бы на трон сесть мужицкому государю. Это было похоже на манию величия. Следуя «своей звезде», Гапон не гнушался использовать любые методы, для достижения целей. Многие отмечали его хитрость, которая читалась даже во взгляде. Да и сам он, в общем-то, этого не скрывал: «Я увидел, что обыкновенными путями, то есть честными, ничего не поделаешь. По-моему, путь, то есть тактика наших революционных партий слишком прямолинейна, слишком прозрачна, так прозрачна, что сквозь неё всё видно, как на ладони. Правительство же в достижении своих целей совсем не церемонится и никакими средствами не брезгает… Силы далеко не равны, — их надо уравнять». За границей, пытаясь объединить революционные партии, Гапон использовал не только хитрость, но и грубую лесть. Социал-демократом он говорил, что полностью разделяет их взгляды, эсерам — воспевал похвалу. Иногда он откровенно лгал и даже будучи уличен в этом, не видел большой беды.
Еще одним приемом из разряда «цель оправдывает средства» были финансовые схемы Гапона. Известно, что он имел контакты с Департаментом полиции, и не стеснялся брать у них деньги за доносы. Все средства Гапон отдавал на дело революции, а раскрывая чью-либо личность властям, заранее предупреждал того о полицейской облаве. Вернувшись в Россию, Гапон получил 30 тысяч от министра Витте, и отдал их на нужды восстановленного «Собрания». На упреки в свой адрес священник отвечал: «Вас поразили мои открытые сношения с Витте и согласие голодных рабочих организаций принять от него деньги?». А в беседе с революционером Петром Рутенбергом говорил, что считает эти деньги народными, а для дела можно пользоваться всеми средствами. Последним таким случаем стало получение 100 тысяч рублей от полиции за информацию о террористических замыслах эсеров. Гапон не видел ничего плохого в том, чтобы «пожертвовать меньшим делом, чтобы потом на полученные средства устроить ещё большее». Он действительно был готов на все и не раз говорил об этом: «Если бы мне пришлось ради достижения моих целей и ради рабочих сделаться не только священником или чиновником, а проституткой даже, я, ни минуты не задумываясь, вышел бы на Невский». Если он был готов без раздумий перешагнуть через свое достоинство, то что говорить о жизнях других людей. По слухам, Гапон подговаривал одного из рабочих убить другого, если тот предаст дело Гапона. Кроме того, священник планировал теракты против Витте, Дурново и Рачковского. Его готовность пользоваться любыми методами, использовать своих союзников, жертвовать людьми без сожалений и иметь опасные связи с полицией в итоге сыграли с Гапоном злую шутку. Священника повесили на съемной даче в Озерках. Рутенберг и другие эсеры признали Гапона предателем и казнили его.
