Фёдор Иванович Шаляпин (1873–1938) был не просто великим русским оперным артистом – для России начала XX столетия это фигура знаковая. Его блистательная карьера символизировала процесс демократизации русской культуры, в которой все более заметное место стали занимать выходцы из низов.
В этом смысле судьба Шаляпина, можно сказать, типична. Человек с такой биографией не мог остаться в стороне от бурных политических событий XX века.
Отец Ф. И. Шаляпина, Иван Яковлевич, родился в вятской деревне Сырцово, где крестьянствовал до восемнадцати лет, а затем перебрался в Казань. Там он служил дворником, водовозом, к двадцати годам выучился грамоте и стал писарем в уездной земской управе. Мать, Евдокия Михайловна, тоже была родом из крестьян. Юношей Фёдору Ивановичу по воле отца пришлось немало попотеть на канцелярской работе, а после ухода из семьи – трудиться грузчиком на баржах.
Но уже во второй половине 1890-х гг. талантливый молодой человек с большим успехом начал петь в петербургском Мариинском театре и Московской частной опере Саввы Мамонтова. Сенсацией стало исполнение им партии Ивана Грозного в «Псковитянке» Н. А. Римского-Корсакова. Именно в этой роли, отмечает театровед В. Н. Дмитриевский, «зрители впервые с такой остротой обнаружили отличительную особенность творчества певца – органичную слитность вокала и драмы». Как сказал тогда артист Малого театра А. П. Ленский, «Шаляпин сделал неслыханное чудо с оперой: он заставил нас, зрителей, как бы поверить, что есть такая страна, где люди не говорят, а поют». Затем последовали такие прорывы, как Мефистофель в «Фаусте», Варяжский Гость в «Садко», Досифей в «Хованщине»… В 1899 г. Шаляпин подписал контракт на работу в Большом театре, а уже в следующем году певца приглашают за границу – участвовать в спектаклях миланской Ла Скалы с оркестром под управлением самого Артуро Тосканини. В 1905 г. Фёдор Шаляпин гастролирует в Лондоне и его желает слушать английская королева. Полный аншлаг ждал певца на выступлениях в Нью-Йорке и Буэнос-Айресе. В 1908 г. Фёдор Иванович в рамках дягилевских Русских сезонов покорил Париж своим Борисом Годуновым в опере М. П. Мусоргского, получив звание кавалера ордена Почётного легиона.
С 1901 г. одним из самых близких к Шаляпину людей становится писатель Максим Горький (Алексей Пешков) – еще один выходец из низов, получивший всероссийскую и мировую известность. Их жизненный опыт был схож: трудные годы отрочества и юности в поволжских городах. «Простому русскому парню Фёдору от его товарища по судьбе А. Пешкова», – написал Горький на обороте снимка, подаренного певцу. «Шаляпин – это нечто огромное, изумительное и русское. Безоружный малограмотный сапожник и токарь, он сквозь тернии всяких унижений взошел на вершину горы, весь окурен славой и – остался простецким, душевным парнем. Это – великолепно! Славная фигура!..» – восторженно характеризует писатель своего нового друга в одном из писем. В другом письме он, однако, замечает, что «умный от природы» Шаляпин «в общественном смысле пока еще – младенец».
Горький старался «образовать» артиста, а именно привить ему социал-демократические идеи, которые исповедовал сам. И ему это во многом удалось. «Горький имеет на Шаляпина большое влияние. Он перед Горьким преклоняется, верит каждому его слову и совершенно лишен возможности относиться критически к его сочинениям», – записал в 1904 г. в дневнике директор Императорских театров В. А. Теляковский. «Человеком, оказавшим на меня… особенно сильное, я бы сказал – решительное влияние, был мой друг Алексей Максимович Пешков – Максим Горький. Это он своим страстным убеждением и примером скрепил мою связь с социалистами, это ему и его энтузиазму поверил я больше, чем кому бы то ни было и чему бы то ни было другому на свете», – вспоминал позднее певец. Влияние Горького во многом сказалось на общественной позиции Фёдора Ивановича в годы Первой русской революции 1905 г.
16 января 1905 г. Шаляпин подписал вместе с С. В. Рахманиновым, А. Б. Гольденвейзером, Н. Д. Кашкиным и другими деятелями искусства «Постановление московских композиторов и музыкантов», в котором говорилось: «Мы не свободные художники, а такие же бесправные жертвы современных ненормальных общественно-правовых условий, как и остальные русские граждане, и выход из этих условий, по нашему убеждению, только один: Россия наконец должна вступить на путь коренных реформ». Издание Манифеста 17 октября 1905 г., провозгласившего гражданские и политические свободы, Шаляпин отмечал с друзьями в «Метрополе», где, стоя на столе, исполнил знаменитую «Дубинушку». Писательница Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала, что, когда артист закончил петь и улеглись овации, он стал обходить публику со шляпой в руках. «Никто не спрашивал, на что он собирал, знали отлично, что деньги пойдут на революционные цели… собрал он огромную сумму». 26 ноября того же года Фёдор Иванович в Большом поет «Дубинушку» вместе с залом. Эта песня на долгое время стала в России визитной карточкой певца, а ее ноты с портретом Шаляпина на обложке издавались массовыми тиражами.
Отказ артиста в связи с болезнью горла исполнить партию Ивана Сусанина в одном из представлений оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя» во время сезона 1906/1907 г. был воспринят как политическая акция. Консервативная пресса требовала его увольнения из Большого театра. «У нас всегда, – вспоминал В. А. Теляковский, – старались любой поступок Шаляпина, если только это было возможно, неизменно рассматривать с точки зрения политики, причем каждый присочинял то, что ему казалось, и действительность получала тогда полное искажение…
История отказа Шаляпина от “Жизни за царя” проникла в иностранную печать и принимала уже окончательно вздорное освещение: там, как и в левых органах русской печати, приветствовали… “смелый отказ” Шаляпина от патриотической оперы!.. Я получал бесконечное число анонимных писем с угрозами по адресу Шаляпина, и даже по моему, а министерство Двора официально запрашивало меня, верен ли слух об отказе Шаляпина петь “Жизнь за царя”».
Но политическим деятелем или убежденным революционером артист все же не был. Со спадом революционного движения происходит и спад его политической активности. Уже в сентябре 1906 г. в одном из писем он отстраненно рассуждает: «Кажется, что все спят, или, может быть, устали от этой дурацкой несносной политики. На улицах, как и раньше, городовые стоят с ружьями и примкнутыми штыками. Не чувствуется никаких беспорядков… сила на стороне правительства, все революционеры в тюрьме и, в общем, я думаю, что еще много времени пройдет, пока получим хоть какую-нибудь свободу».
6 января 1911 г. с Шаляпиным происходит грандиозный скандал, надолго похоронивший его «левую» репутацию. В Мариинском театре на премьере новой постановки «Бориса Годунова» певец вслед за хором, исполняющим гимн «Боже, царя храни!», опустился на одно колено перед царской ложей. Сам артист не придал этому эпизоду никакого значения. «Пел я великолепно, – сообщал он в одном из писем. – Успех колоссальный. Был принят на первом представлении “Бориса Годунова” Государем и в ложе у него с ним разговаривал. Он был весел и, между прочим, очень рекомендовал мне петь больше в России, чем за границей». Но «прогрессивная интеллигенция» отвернулась от своего былого любимца. Художник В. А. Серов прислал Шаляпину ворох газетных вырезок с короткой припиской: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы». Горький писал своей жене Е. П. Пешковой: «Выходка дурака Шаляпина просто раздавила меня – так это по-холопски гнусно! Ты только представь себе: гений на коленях перед мерзавцем и убийцей! Третий день получаю из России и разных городов заграницы газетные вырезки… Любит этот гнилой русский человек мерзость подчеркнуть». Самому же Шаляпину он писал: «Мне жалко тебя, Фёдор, но так как ты, видимо, не сознаешь дрянности совершенного тобою, не чувствуешь стыда за себя – нам лучше не видаться, и ты не приезжай ко мне…» Г. В. Плеханов прислал некогда подаренный ему Шаляпиным портрет с припиской: «Возвращаю за ненадобностью».
Шаляпин был в полной растерянности и даже думал уехать из России. В одном из писем он жаловался: «Хотя мне и делают всякие козни и заставляют насильно быть “политиком”, однако я по-прежнему знаю, что люблю и понимаю только мое дорогое искусство… Что же это за страна такая и что за люди? Нет, это ужасно, и из такой страны надо бежать без оглядки… Думаю я только о том, что жить в России становится для меня совершенно невозможным. Не дай Бог какое-нибудь волнение – меня убьют. Мои враги и завистники, с одной стороны, и полные, круглые идиоты и фанатики, безрассудно считающие меня каким-то изменником Азефом, – с другой, – поставили меня, наконец, в такую позицию, какую именно желали мои ненавистники, – Россия хотя и родина моя, хотя я и люблю ее, однако жизнь среди русской интеллигенции в последнее время становится просто невозможной, всякая личность, носящая жилет и галстух, уже считает себя интеллигентом и судит и рядит как ей угодно». Горький все же простил покаявшегося друга, приехавшего к нему на Капри, написал открытое письмо в его защиту, которое, правда, не было опубликовано, – ближайшее окружение Шаляпина решило не подливать масла в огонь, надеясь, что скандал со временем забудется.
Во время Первой мировой войны артиста снова, как и все общество, захватывают оппозиционные настроения. В одном из писем он так комментирует поступившее ему предложение выступить в «Жизни за царя»: «Если взглянуть серьезно на всю нашу жизнь и увидеть тот ужас, к которому привели нас традиции, глупейшие и ничтожнейшие, то думается мне – как смешно будет в дни, когда целый народ, может быть, стоит на краю гибели, когда гибнут сотни тысяч людей, исключительно от заведенных нашими царями и их жалкими приспешниками традиций, для них только удобных, повторяю, как смешно будет… распевать “Жизнь за царя”!..» И 3 мая 1916 г. на официальном банкете, посвященном годовщине франко-русского согласия, Шаляпин так спел «Марсельезу», что это было воспринято как политическая демонстрация.
Февральскую революцию 1917 г. певец воспринял восторженно. В письмах друзьям и родным он поздравляет всех «с великим праздником свободы в дорогой России», принимает участие в разного рода агитационных мероприятиях, заседает в Комиссии по делам искусств. Большевики, взяв власть, 13 ноября 1918 г. присвоили Шаляпину звание народного артиста. Но это не спасло певца от национализации его банковских счетов, обысков, реквизиций и «уплотнений» в его квартирах. Фёдор Иванович жаловался художнику К. А. Коровину: «Я имею право любить свой дом. В нем же моя семья. А мне говорят: теперь нет собственности – дом ваш принадлежит государству. Да и вы сами тоже. В чем же дело? Значит, я сам себе не принадлежу. Представь, я теперь, когда ем, думаю, что кормлю какого-то постороннего человека… Что же они, с ума сошли, что ли? Горького спрашиваю, а тот мне говорит: погоди, погоди, народ тебе все вернет. Какой народ? Кто? Непонятно. Но ведь и я народ… Пришли ко мне какие-то неизвестные люди и заняли половину дома. Пол сломали, чтобы топить печку… Луначарский говорит, что весь город будет покрыт садами. Лекции по воспитанию детей и их гигиене будут читать. А в городе бутылки молока достать нельзя…»
Не менее раздражало и насаждение в театральном искусстве «пролетарской культуры». «Я все яснее видел, – вспоминал позднее Шаляпин, – что никому не нужно то, что я могу делать, что никакого смысла в моей работе нет. По всей линии торжествовали взгляды… сводившиеся к тому, что кроме пролетариата никто не имеет никаких оснований существовать и что мы, актеришки, ничего не понимаем… <…> И этот дух проникал во все поры жизни, составлял самую суть советского режима в театрах».
Тем не менее Фёдор Иванович долгое время находился в Стране Советов на особом положении и его даже выпускали на гастроли за границу, где он стал проживать уже годами. В 1927 г. во Франции артист пожертвовал 5 тыс. франков на помощь безработным русским эмигрантам. Сообщение об этом было напечатано в эмигрантской газете «Возрождение» и вызвало в СССР настоящий скандал. В передовой статье советского журнала «Жизнь искусства», например, говорилось: «Мы знаем, кто эти “русские безработные”, при виде которых Шаляпин почувствовал благотворительный зуд: это выброшенные за советский рубеж злобные ненавистники рабочих и крестьян… – это сотрудники лондонских, пекинских и шанхайских взломщиков и душителей революции… И в переживаемый нами серьезнейший и напряженнейший политический момент мы вправе поинтересоваться: кто с Шаляпиным, то есть с чемберленовской Англией, и кто с нами, то есть с пролетарской революцией?»
2 июня 1927 г. «Комсомольская правда» публикует стихотворение Владимира Маяковского «Господин “народный артист”», заканчивающееся призывом: «С барина / с белого / сорвите, наркомпросцы, / народного артиста / красный венок!» Шаляпин отреагировал на травлю, дав интервью «Возрождению», в котором так ответил на вопрос, что будет делать, если его лишат звания: «Ну что же, я после этого – перестану быть Шаляпиным или стану антинародным артистом? – я, который вышел из гущи народной, – всегда пел для народа. В особенности же теперь, после того, как я уже 37 лет на сцене и исколесил земной шар, я хочу взять на себя смелость и проявить, быть может, нескромность, сказав, что я не просто народный, я всенародный артист».
24 августа 1927 г. Совет народных комиссаров РСФСР по прямому указанию Политбюро ЦК ВКП(б) принял постановление о лишении Шаляпина звания народного артиста. В посольстве СССР в Париже Фёдору Ивановичу объявили о лишении его советского гражданства (документально это решение не было зафиксировано). В 1929–1930 гг. произошел разрыв двух старых друзей – Шаляпина и Горького, последний становится ярым апологетом коммунистической власти. «Что же произошло? – комментировал артист. – Произошло, оказывается, то, что мы вдруг стали различно понимать и оценивать происходящее в России… Все эти русские мужики Алексеевы, Мамонтовы, Сапожниковы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины – какие все это козыри в игре нации. Ну а теперь это – кулаки, вредный элемент, подлежащий беспощадному искоренению!.. И как обидно мне знать теперь, что они считаются врагами народа, которых надо бить, и что эту мысль, оказывается, разделяет мой первый друг Горький».
Шаляпин тосковал по родине, но понимал, что, возвратившись (а его неоднократно уговаривали вернуться), он потеряет творческую свободу, а может, и не только творческую. «…Я слушаю довольно часто по радио Москву, – отмечал он в одном из писем. – Вот поет какой-то молодчик Старого капрала: “Ты, землячок… поклонись нашим зеленым дубравам”… Почему? Зеленым дубравам, а не храмам селенья родного? Разве в этом заключается… поддержка религии?.. Я вот также не религиоз[ен], но из песни слова выкинуть не могу. Приеду, а меня заставят. Я не послушаюсь, и пожалте в Соловки… Ты пишешь – “прояви инициативу”. Нет! Боюсь. Сошлют в Соловки, да вот тебе и инициатива!»
Артист не участвовал в политической жизни русской эмиграции, но активно занимался благотворительной деятельностью. Его кончина и похороны стали заметным событием в жизни русского зарубежья. Отпевая в Париже Фёдора Ивановича, митрополит Евлогий (Георгиевский) сказал: «За все то духовное наследие, которое он нам оставил, за прославление русского имени – за все это низкий поклон ему от всех нас и вечная молитвенная память». Прошли десятилетия, прежде чем статус Шаляпина как национального гения был восстановлен на его родине.
Сергей Сергеев, кандидат исторических наук
