13 апреля 1842 года родился Федор Плевако — будущий «митрополит адвокатуры», которого за блестящее ораторское мастерство называли «московским златоустом». Фамилия его стала нарицательной — как синоним адвоката экстра-класса. «Найду другого Плеваку», — говорили москвичи без всякой иронии. #МосковскиеЗаписки не будут пересказывать обросшие мифами и легендами случаи из адвокатской практики Федора Никифоровича, растасканные на цитаты его судебные речи. О Плевако замечательно рассказал в воспоминаниях Константин Коровин. Вот его и процитируем.
«Как-то зимой ко мне в декоративную мастерскую Малого театра зашел Шаляпин, и мы вместе пошли в ресторан «Метрополь». В вестибюле встретили Федора Плевако.
— Я один, — сказал он, — давайте соединимся, только возьмем наверху кабинет, а то смотреть будут.
За завтраком заговорил о выдающихся людях. Им верят и считают их исполненными всяческих качеств, ума. Они внушают почтение. Но как часто такое почтение — ошибочно. На поверку люди эти оказываются вовсе не умны, и это заблуждение дорого стоит стране и народу. Эти слова, сказанные Плевако, я всегда вспоминал в последующие страшные для России годы.
Федор Никифорович был коренаст, широкоплеч, роста среднего, широкоскулый. Длинные волосы причесаны на пробор, на сторону. Говоря, он встряхивал головой. Похож был на калмыка. Глаза — чуть раскосые. Зоркий и быстрый взгляд их не все выносили. Как-то разделял по особенному духовную сферу человека. Говорил: ум сердца, ум чести. Любил говорить о монастырях, настоятелях обителей и монахах. У него было много друзей среди них, и он ездил гостить к ним в обители.
Он был старостой Храма Христа Спасителя. Любимыми писателями его были Пушкин и Гоголь. Он не был человеком новых исканий.
Очень любил живопись и посещал все выставки. Встретив как-то у меня в мастерской Врубеля, сразу же с ним подружился и стал ездить за Крестовскую заставу в Ростокино, в простой трактир пить чай, есть расстегай с рыбой и беседовать. С Врубелем Федор Никифорович вел разговоры часами. Он говорил, что Врубель восхищает его совершенным знанием латыни и римского права. Я запомнил фразу, оброненную Плевако в разговоре с Врубелем: «Классическое образование и понимание римского права — это крепости против грядущего хама». В то время нередко слышались в обществе разговоры о грядущем хаме. Я как-то был далек тогда от жизни и не верил в грядущие беды. Врубель однажды сказал мне, что в городах России «нарастает злая воля». Эта злая воля и есть грядущий хам.
Беседуя, Плевако закидывал высоко ногу на ногу и, обхватив руками колено, чуть покачивался в ритм речи. Он говорил горячо, человечно, от сердца, в то же время очень ясно и четко излагая свою мысль. Он никогда не бывал гневен, и я поражался его кротости. Я видел в нем совершенного человека — человека чести и достоинства.
Шаляпину Плевако как-то сказал, что гений и вдохновение его — от русского христианства, от тайного воздействия его, образующего душу. Шаляпин серьезно и пристально смотрел на Федора Никифоровича. Тут Плевако как бы неожиданно вдруг добавил:
— Особенно опасен писатель, которого считают умным, а он не умен сердцем.
Когда мы расстались с Плевако, Шаляпин спросил меня:
— Как ты думаешь, Константин, не про Алексея ли Максимовича он сказал?
— Не знаю, — ответил я.
Еще — черточка: Федор Никифорович не выносил распущенности. При нем избегали рассказывать скабрезные анекдоты. Он знал быт старообрядцев и имел много среди них друзей и доверителей. Однажды он рассказал любопытный случай: один из богатейших старообрядцев, не имея родственников, завещал все свое состояние старообрядческой общине. Но незадолго до смерти стал креститься трехперстным крестом, а не двуперстным, как старообрядцы. Приятели его и старообрядческое духовенство это заметили и посмертный дар от него принять отказались. Старик уговаривал Плевако:
— Чего они мне перечат? Уговори их. Крещусь, как хочу.
Но и Плевако ничего не мог поделать, наследство поступило в казну по смерти старика. Говорили, что именно это происшествие косвенно послужило темой для картины Василия Сурикова «Боярыня Морозова».
#МосковскиеЗаписки
