«В. И. Немирович-Данченко мог насчитать на книжной полке более 200 томов своих произведений, приближаясь к мировому рекорду, а может быть, и достигнув его. Тут для присуждения пальмы первенства пришлось бы точно подсчитать страницы, написанные им и А. Дюма.
Жители чехословацкой столицы, и особенно ее живописного квартала Винограды, хорошо знали своеобразный облик Немировича, к которому относились с большим почтением. Здесь и глубокая старость, и широкая известность, и безупречные манеры старого джентльмена, и молодецки расправленные бакенбарды, и строгое пенсне на крупном носу, и хорошее знание меню в дорогих пражских ресторанах. Здесь, наконец, и умение в 85 лет хорошо поужинать с постоянной полужалобой, что утка, хотя и хорошо приготовлена, но порция маловата, и любовь Василия Ивановича к женскому обществу, в отношении которого он всегда был подчеркнуто вежлив, изыскан, совсем по-старомодному галантен.
А на пражских эмигрантских собраниях его представительная фигура часто украшала стол президиума, и он умел произносить также в последние годы жизни, на исходе девятого десятка, приличествующие случаю речи, никого слишком не обижая и никогда не заостряя своего отношения к родине.
…Сам же Василий Иванович никогда, мне кажется, не преувеличивал своего значения в русской литературе. Он считал себя, и это я лично не раз от него слышал, посредственным романистом, добросовестным и неутомимым журналистом и хорошим военным корреспондентом. Эту свою работу он особенно ценил. Здоровьем же он обладал действительно необыкновенным. Он мне рассказывал, например, как человеком уже совсем немолодым приехал на немецкий курорт Наугейм, где лечат сердечные болезни.
— Ну, — вспоминал Василий Иванович, — приехал я на курорт, и как человек дисциплинированный, отправился сразу к врачу. Немецкий врач, тоже человек порядка, осмотрел меня и прописал ванну каждый день: первый день три минуты, потом четыре, и так до десяти, а потом опять вниз до трех. А у меня, — продолжал Немирович, — своя старая привычка: я утром сижу в горячей ванне минут сорок и читаю прессу. Конечно, я в Наугейме этой привычке не изменил, так и сидел в «сердечной» ванне по сорок минут, читая русские, немецкие и французские газеты. А окончив лечение, отправился опять перед отъездом к моему доктору. Тот прослушал меня и остался доволен. Я ему и говорю: «А я, доктор, вас не послушался и сидел в ванне по сорок минут». — И представьте, что он мне ответил: «Знаю, я только вам сказал, как полагается лечиться, а вы так устроены, что вам можно в любой ванне и по два часа сидеть, с вами ничего не случится».
Последний раз я видел Василия Ивановича в пражской городской больнице, где его навещал; до последних дней он сохранил свою подтянутую, любезную манеру и даже пытался встать с кресла, приветствуя посетителей, зло смеялся над своим старческим бессилием и болезнями.
Он был «русским европейцем», если можно так выразиться, и как таковой легче нес разрыв с родиной, чем люди типа Куприна или даже Бунина. Он не растравлял своих ран, не занимался постоянно самоанализом, но тоже глубоко тосковал по России и глубоким стариком никогда не воодушевлялся так, как вспоминая самый дорогой ему и близкий город — Петербург».
Дмитрий Мейснер. Из книги «Миражи и действительность. Записки эмигранта» (1966).
На фото: Вас. Ив. Немирович-Данченко (1845, Тифлис, Российская империя — 1936, Прага).
Подготовка публикации: ©Зеленая лампа, 17.12.2023
