Что писали о непогоде русские писатели?
НЕПОГОДА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Шекспир написал «Бурю», Памук — «Снег», а Маргарет Митчелл — «Унесенные ветром». Как классики отечественной литературы использовали погоду в своих сочинениях, вспоминаем вместе с Софьей Багдасаровой.
ЧТОБЫ ПОСТРОИТЬ СЮЖЕТ
Одним из первых ввел в произведения дополнительного «героя» Александр Пушкин — в «Метели» из «Повестей Белкина». Произведение 1830 года содержало легкую пародию на популярные в те годы романтические и сентименталистские сюжеты. Вьюга у Пушкина разлучила влюбленных и придала авантюрно-драматический поворот второй половине текста. Кстати, в рукописях поэт писал «мятель» через «я». И только в печатном издании появилась привычная нам форма слова: видимо, на этом настоял редактор — поэт Плетнев.
Важную роль сыграла непогода и в историческом романе «Капитанская дочка». Именно в буран главный герой познакомился с оборванным казаком Пугачевым — позже это знакомство спасет Гриневу жизнь. Александр Пушкин с дикими оренбургскими вьюгами знаком не был: он бывал в этих краях в сентябре. Когда поэт писал этот фрагмент, он вдохновлялся, как считают исследователи, небольшим бессюжетным очерком «Буран» Сергея Аксакова.
«Буран свирепел час от часу. Бушевал всю ночь и весь следующий день, так что не было никакой езды. Глубокие овраги делались высокими буграми… Наконец, стало понемногу затихать волнение снежного океана, которое и тогда еще продолжается, когда небо уже блестит безоблачной синевою. Прошла еще ночь. Утих буйный ветер, улеглись снега. Степи представляли вид бурного моря, внезапно оледеневшего…»
Сергей Аксаков. «Буран»
Во время вьюги встречаются на одном постоялом дворе и главные герои Владимира Соллогуба — в рассказе «Метель». По сюжету блестящий петербургский офицер безнадежно влюбляется в запертую в провинции красавицу, однако вскоре они расстаются навсегда. Безумная зимняя непогода у Соллогуба перекликается с душевными терзаниями главного героя: «Земля ли в судорогах рвется к небу, небо ли рушится на землю; но все вдруг смешивается, вертится, сливается в адский хаос».
Осадки вообще часто служат завязкой сюжета: из-за них персонажи меняют намеченные планы или задаются важными вопросами, порой даже глобальными. Например, китайский император из рассказа Власа Дорошевича «Дождь», глядя на ливень, задумался: «Плохо тем, кто в дождь не имеет даже шляпы!» Привел этот вопрос, как это часто бывало в сатирической прозе рубежа XIX–ХХ веков, к трагической развязке. Фоном для философских размышлений непогода становилась и во многих рождественских рассказах, особенно с нетипичным драматическим сюжетом — у Федора Достоевского и Аркадия Аверченко.
СОЗДАТЬ НАСТРОЕНИЕ ИЛИ ИСПОЛЬЗОВАТЬ АЛЛЕГОРИЮ
Использовать погодные метафоры для выражения собственных чувств давно уже стало поэтической традицией. К этому методу прибегали авторы всех литературных направлений: Михаил Лермонтова с его «Грозой», Владислав Ходасевич со стихотворением «Дождь», Борис Поплавский в стихотворении «Белый снег разлуки…» и Сергей Есенин в «Буре». Даже в «Облаке в штанах» Маяковский обращается к подобной аллегории. Иногда она сплеталась с документальными фактами, как в балладе «Черный принц» Николая Асеева. В основе сюжета — английский корабль, который в годы Крымской войны перевозил золото и затонул в шторм.
В пьесе «Гроза» Александра Островского предчувствие непогоды ощущается с самого начала — с тех пор как читатель оказывается в душной атмосфере семейного несчастья Кабановых. Хотя сам дождь надвигается только в четвертом действии. Обращался к подобному методу и Борис Пильняк. Его «Метелинка» («При дверях») рисует картину «издыхающих в обстановке революции бестолковых грязных обывателей» — и все это происходит в окружении метели, которая становится лейтмотивом всей повести. А вот героев пьесы «Дни Турбиных» Булгакова от ужасов внешнего мира, с его революциями и непогодой, надежно защищают кремовые шторы.
Некоторые писатели использовали прозрачные метафоры, которые легко считать, — например, Константин Ушинский в притче «Ветер и солнце».
«Солнце, видя бессилие своего соперника, улыбнулось, выглянуло из-за облаков, обогрело, осушило землю, а вместе с тем и бедного полузамерзшего путешественника. Почувствовав теплоту солнечных лучей, он приободрился, благословил Солнце, сам снял свой плащ, свернул его и привязал к седлу».
Константин Ушинский. «Ветер и солнце»
ЗАМЕДЛИТЬ РАЗВИТИЕ ИСТОРИИ
Погодные перипетии выручают авторов, когда нужно удлинить действие или отвлечь читателя от слишком динамичной истории. У Ильфа и Петрова в романе «Двенадцать стульев» крымское землетрясение 1927 года становится очередной помехой для хрустальной мечты Остапа Бендера. Во время подземных толчков очередной стул исчезает у Бендера и Воробьянинова прямо из-под носа. В «Африканском дневнике» Гумилева невыносимая жара и жажда мешает путешественникам спокойно передвигаться. А в некоторых произведениях непогода становится не просто очередным препятствием, но и олицетворением судьбы, в борьбе с которой человек бессилен, — например, во «Вьюге» Булгакова и «Метели» Льва Толстого.
«Третий верстовой столб мы еще видели, но четвертого никак не могли найти; как и прежде, ездили и против ветра, и по ветру, и вправо, и влево, и наконец дошли до того, что ямщик говорил, будто мы сбились вправо, я говорил, что влево, а Алешка доказывал, что мы вовсе едем назад. Снова мы несколько раз останавливались, ямщик выпрастывал свои большие ноги и лазил искать дорогу; но все тщетно. Я тоже пошел было раз посмотреть, не дорога ли то, что мне мерещилось; но едва я с трудом сделал шагов шесть против ветра и убедился, что везде были одинаковые, однообразные белые слои снега и дорога мне виднелась только в воображении, — как уже я не видал саней».
Лев Толстой. «Метель»
ЧТОБЫ УСТРОИТЬ РАЗВЯЗКУ
Наконец, природные катаклизмы — самый правдоподобный deus ex machina («бог из машины»). Так театралы ранее называли неожиданную нарочитую развязку с факторами, которые не фигурировали в действии. В «Роковых яйцах» Михаила Булгакова заполонившие страну чудовища-змеи просто и даже слишком прозаично погибли во время случайного летнего мороза. Завершающая глава так и называется — «Морозный бог на машине».
«В ночь с 19-го на 20-е августа 1928 года упал неслыханный, никем из старожилов никогда еще не отмеченный мороз. Он пришел и продержался двое суток, достигнув 18 градусов. Остервеневшая Москва заперла все окна, все двери. Только к концу третьих суток поняло население, что мороз спас столицу и те безграничные пространства, которыми она владела и на которые упала страшная беда 28-го года».
Михаил Булгаков. «Роковые яйца»
Впрочем, в российской литературе стужа — вершитель судеб появлялась и раньше Булгакова: стоит вспомнить Льва Толстого с описанием гибели французов в «Войне и мире». В западных произведениях даже появился «Генерал Мороз» — полумистический персонаж, олицетворяющий собой «защитника Руси».
