«Когда единственная дочь графа Сперанского Елизавета Михайловна Фролова-Багреева вступила во владение Буромкой в 1839 году, вскоре после смерти отца, она … прекрасно образованная, тонкая и интеллигентная женщина, к тому же несчастная в браке, решила посвятить всю свою жизнь улучшению условий существования тех, кто её окружал. С её легкой руки целых три поколения женщин управляли поместьем, до тех пор, пока мой отец дипломатично, но твёрдо забрал бразды правления в свои руки в 1910 году.
Елизавета Михайловна начала с того, что построила больницу для крестьян; к сожалению, она сгорела в конце XIX века, но прелестный парк вокруг неё сохранялся вплоть до 1918 г., когда всё было окончательно уничтожено. Эта замечательная женщина выстроила школы, а также небольшую показательную ферму для обучения, но, будучи не слишком практичной, расположила её слишком далеко от деревни, и хороший проект был загублен. Довольно долго она раздумывала и над тем, где ей поселиться; наконец, выбрала наугад место на плане, вооружилась карандашом, нарисовала дом таким, каким представляла его себе, и приказала незамедлительно начать строительство. Архитектора не приглашали, всё делали крепостные, однако дом получился превосходный, с просторными комнатами, высокими потолками и большими окнами. Деревянные полы, отлично сделанные из разных пород дерева крепостными плотниками, были инкрустированы перламутром. С одной стороны дома Елизавета Михайловна велела выстроить оранжерею, которая со временем превратилась в настоящий рай, полный апельсиновых и лимонных деревьев, пальм и других благоуханных тропических растений. Всё лето были открыты ворота в парк, где собирались гости и обитатели поместья — и на послеобеденный ликёр, и на вечерний чай.
В доме была особая, большая комната, обставленная мягкими жёлтыми диванами. По стенам этой комнаты были развешаны хорошо и дурно написанные семейные портреты. Часто эту комнату использовали как бальную, к удовольствию соседей, съезжавшихся на вечера в обновлённую Буромку. Молодые люди частенько устраивались на ночлег на диванах, бильярдных столах или даже на сеновале; отсутствие спальных мест было незначительным неудобством, на которое здесь, в этих далёких краях, никто не обращал особенного внимания.
Переселившись и обосновавшись в новом доме (Елизавета Михайловна уезжала туда на лето до самой смерти в 1857 г.), Елизавета Михайловна перестроила и расширила и прежний, старенький дом, где так любил проводить время Сперанский. Домик находился недалеко от хозяйственных зданий и идеально подходил для управляющего, для чего и использовался на протяжении следующих 80-ти лет. В детстве я играл с детьми управляющего Юрченко на веранде этого старого дома.
Во время ужасной эпидемии холеры в 1841 году Елизавета и её 15-летняя дочь Мария разносили лекарства больным крестьянам, недоверчивым ко всем, кроме «нашей маленькой Марии». С той поры она так и осталась для них чем-то вроде святой, до самой своей смерти почти через 50 лет.
Я не знаю, как именно Мария Александровна повстречалась и вышла замуж за человека старше её, но всё ещё привлекательного князя (бабушка всегда настаивала на соблюдении титулов — я следую традиции) Родиона Николаевича Кантакузина, бородатого, темноглазого и темноволосого. Во всяком случае этот человек женился на молодой девушке и увёз её в Кантакузинку, находящуюся в 30-ти часах езды к югу от Буромки… Неприятные стороны брака князя Родиона и его жены выяснились в первое же утро их медового месяца, когда новобрачная, сойдя в столовую, обнаружила своего супруга в халате, непринуждённо и весело болтающего с молодой, симпатичной особой, также в утреннем пеньюаре. К своему негодованию новобрачная выяснила, что эта особа — недавняя сожительница её мужа, которую «забыли» предупредить о появлении в доме новой хозяйки. Скромность и невинность Марии были настолько оскорблены, что с этого дня она не хотела иметь с мужем ничего общего…
Как бы то ни было, судьбе было угодно продолжить наш род, и через девять месяцев всё ещё сердитая на мужа Мария родила сына. Вначале нежеланный, он стал единственной отрадой для своей матери; в характере его было много от графа Сперанского, он вырос спокойным, интеллигентным, артистичным и культурным человеком.
В свое время он женился, и счастливо, мало-помалу заполнил Буромку своими детьми, а вскоре и внуки уже играли в парке старой усадьбы, до тех пор, пока нас не вынудили покинуть землю, вручённую нашему валашскому предку за преданность ещё в XVIII в.
Княгиня Мария жила в доме своей матери с тех пор, как уехала из Кантакузинки и до смерти. В Буромку она приехала в 1855 году, и с тех пор туда же присылались из дома её мужа картины, книги, великолепная мебель и произведения искусства. Всё это распихивалось по всему дому и могло лежать годами, забытое всеми, т. к. княгиня презрительно относилась к имуществу семьи Кантакузиных.
У этой загадочной женщины могло быть всё, кроме любви, от которой она сама отказалась, и это с годами превратило её в довольно капризную и болезненную особу. Она сильно располнела и с трудом могла выйти даже на прогулку, так что большую часть времени проводила в Голубом салоне — Зале Княгини, как его называли. Там же она принимала явившихся с визитом, и тем порой приходилось трепетать из-за её вспыльчивого характера.
Голубой салон был забит самой разнообразной мебелью всех эпох, стоявшей вдоль стен. Масса картин, безделушек, фарфоровых статуэток и бронзовых фигурок — всё это было расставлено как попало, не сообразуясь ни с их красотой, ни с ценностью. Здесь были кашпо с вьющимися растениями, а воздух был пропитан крепким запахом табака, потому что княгиня курила буквально беспрестанно, закуривая одну сигарету от другой. Сама она всегда сидела в старинном кресле, принадлежавшем её деду, графу Сперанскому, стоявшем прямо напротив входной двери. Около кресла обычно стоял столик на колёсиках, из красного дерева, принадлежавший когда-то её матери. На нём сервировались завтраки, обеды и ужины, накрывался чай, на нём же княгиня писала письма или играла в карты. После обеда раскладывались бесконечные пасьянсы, в которых вечно не выходили пики.
Временами княгиня вела себя словно малое дитя, капризничала и обижалась, чего в детстве никогда не позволяла ей суровая мать, не особенно любившая её и вечно оплакивавшая умершего сына. Старший брат княгини Марии, для которого Сперанский и приобрёл Буромку, погиб на дуэли, и она всегда ощущала себя чем-то вроде узурпатора. Изменник-муж, так унизивший её, совсем не обеспечил её, и вот все эти беды надломили княгиню; она не следила за собой, переедала и много курила, отчего и умерла так рано. Далеко не красавица, княгиня Мария, тем не менее была весьма привлекательна в своих парчовых платьях или роскошных шёлковых сарафанах, которые она носила, чтобы скрыть полноту. У неё были огромные, красивые серые глаза и выразительный рот; аккуратно причёсанные седые волосы всегда были покрыты тонкой вуалью по тогдашней моде. Вуаль мягко спадала на плечи и скреплялась на груди, прикрывая заодно двойной подбородок.
В хорошие дни княгиня была добра, дружелюбна и готова помочь всякому. В плохие она бывала невозможна, и её было лучше не трогать.
Своим поместьем и поместьем своего мужа она управляла умело, всегда терпеливо выслушивая бесконечные жалобы крестьян и стараясь помочь им. Тем не менее, своим слугам она внушала такой благоговейный страх, что те чуть не на цыпочках ходили вокруг усадьбы, боясь потревожить хозяйку — не то заботясь о её здоровье и больных нервах, не то боясь её необузданного гнева…
Несмотря ни на что, слуги, крестьяне и друзья любили эту представительницу матриархата. Сын обожал её и был всегда готов выполнить любое её желание.
Особо следует сказать о прислужнице самой княгини, сопровождавшей её повсюду с самой юности. Её звали странно — Оляна, и была она неряха, грубиянка, лгунья и пьяница, тем не менее только она способна была утихомирить гнев княгини. Старая ведьма, кроме того, умела «заговорить» головную боль и успокоить «своё дитя». Никогда она не носила обуви, но запросто влезала грязными босыми ногами в изящные туфли княгини, «чтоб носились лучше».
Главным человеком среди домашних был мажордом, когда-то мальчиком прислуживавший графу Сперанскому. Его звали Моисей Кузьмич Солощенко, или Старый Мозес. Буромку он не покидал ни разу со дня приезда из Петербурга. Во время обедов в Голубом салоне он всегда стоял позади кресла княгини, скрестив руки на груди, прислуживая только княгине и не замечая остальных. Этот человек внушал всем благоговейное уважение и мог даже успокаивать вспышки гнева княгини, когда все прочие были бессильны. Умер он в Буромке в 1906, пережив 6 поколений нашего семейства.
Бабушка писала о том, как она была удивлена и поражена, увидев всех этих людей, мужчин и женщин, слуг и приживалов, снующих по огромному, не слишком опрятному дому и вокруг своей госпожи, огромной, внушительной, восседающей, как Императрица, на огромном кожаном кресле своего великого деда перед столиком красного дерева в Голубом салоне.
Таковы Буромка и её обитатели во второй половине XIX столетия».
Кантакузин-Сперанский М.
—————
Буромка — усадьба в Полтавской губернии.
