«Мой деверь прекрасно организовал нашу поездку в Буромку. У въезда в имение нас ждал парадный экипаж, по традиции называвшийся «золотым экипажем». Он так высоко поднимался над землёй, что для того, чтобы вскарабкаться в него, требовалась лестница из четырёх ступеней, сзади у него находилась площадка, где между рессорами, держась за поручни, стояло двое слуг в казачьих мундирах. Они очень красиво выглядели в своих отороченных мехом сине-алых одеяниях, с семейными гербами – орлами, прикреплёнными к груди. Мы с Кантакузиным сидели на главной скамье, а деверь – на маленькой скамеечке у наших ног, спиной к козлам, на которых сидел кучер.
Все мужчины радушно приветствовали нас и желали нам здоровья и счастья. Управляющие имением поднесли нам традиционные хлеб с солью на серебряных блюдах, покрытых полотенцами, вышитыми местными крестьянками. Они целовали мне руки, а муж сердечно обнимал всех старых слуг. Он вырос у них на глазах, и они, казалось, были его преданными друзьями.
В каждой деревне, через которую мы проезжали, крестьяне разглядывали меня с любопытством на улыбающихся лицах. Мы останавливались на каждой центральной площади среди толпы, подносившей нам традиционные хлеб и соль, и Кантакузин пил за здоровье присутствующих, благодаря жителей каждой деревни за радушный приём.
В некоторых деревнях для нас возвели арки из соломы и цветов, перевязав их материей для флагов. Все эти люди казались мне очень симпатичными. Деревни выглядели чрезвычайно живописно, так же как и костюмы, и я ощущала, что полюблю жизнь в России, её традиции, добрые чувства и интересные обязанности.
Стемнело, и нас встретили ещё два всадника в казачьей одежде, они держали горящие факелы, освещая нам дорогу. Вскоре после этого мы повернули в парк и, промчавшись по главной аллее галопом, доехали до входа в дом, где тоже толпился народ в красивых национальных костюмах. Когда мы остановились, на лужайке заиграл духовой оркестр, парадные двери распахнулись, и перед моим взором предстало множество людей, все они явно были слугами, в центре группы в лёгком платье стояла мать Кантакузина, а рядом с ней сельский священник.
Нас чуть не вынесли из экипажа, не помню, как с нас сняли верхнюю одежду, затем мы оказались перед княгиней. Закончив с приветствиями, мы перешли в бальный зал, показавшийся мне огромным. Он имел двухэтажную высоту, и места там хватило для всех. Здесь сельский священник, или «поп», осуществил благодарственный молебен по поводу нашего прибытия, во время которого я смогла перевести дух и оглядеться. Конечно, я совершенно не понимала слов службы, проводившейся на славянском языке, но знала, что по сути она походила на Те Deum в честь возвращения моего мужа в родной дом с невестой…
Размеры комнаты действительно производили впечатление, и она казалась ещё больше из-за мягко затенённого света и разрозненно расставленной мебели. Это был бальный зал, который теперь явно использовался как общая гостиная с большими мягкими креслами, расставившими свои ручки, словно приглашая сесть, с разложенными повсюду книгами, журналами и играми.
Бильярдный стол, рояль, фонограф стояли в разных углах, как бы предлагая воспользоваться собою, в то время как перегородки из растений отделяли уголки, где можно было уединиться для уютной беседы или игры в карты. Там стояли большие стеклянные витрины с семейными сувенирами и реликвиями, мраморные статуи, красивые картины и камин резного дерева.
Но самое большое впечатление на меня произвел пол, большое открытое пространство между мной и священником. На дубовой основе выложен сложный узор из разных пород дерева: белого клёна, красного дерева и кусочков перламутра, отполированный пол блестел, покрытый несколькими слоями чистого воска, – произведение искусства, подобного которому я не видела ни в одной другой стране. Впоследствии я узнала, что этот пол был сделан и отполирован вручную многими поколениями терпеливых людей, продемонстрировавших своей заботой о деталях истинную любовь к красоте и врождённый хороший вкус. И пол, и потолок были по-своему так же великолепны, как и пение хора, в совершенстве выполнявшего свою роль в службе.
На столе стояло собрание икон, которыми нас собирались благословить и которые должны были перейти к нам. Некоторые из них, древние и редкие, были предоставлены нам членами семьи или друзьями, другие на эмали или кованой бронзе дарили домашние слуги или управляющие имениями. Горел ладан, возносились голоса в прекрасных напевах, и вся сцена была очень трогательной и своим очарованием сильно отличалась от всего того, что мне доводилось испытывать прежде. С первого же мгновения у меня возникло чувство глубокой симпатии к нации, создавшей нечто подобное и живущей в этом окружении, наполняя его совершенно особым содержанием.
Княгиня, моя свекровь, была француженкой и своим внешним видом, мимикой, осанкой и поведением заметно отличалась от всех окружающих. Она была очень красива и одета по последней парижской моде, передвигалась быстрее, чем большинство русских, и плакала от волнения. Её глаза блуждали в поисках недочётов, которые тотчас же устранялись. Она пользовалась большим влиянием и резко выделялась на фоне обитателей Буромки.
Служба закончилась, но мы остались на своих местах, я стояла между свекровью и мужем, и все присутствующие, начиная со старика священника и заканчивая младшей девушкой-служанкой, проходили мимо нас, их представляли мне, и они целовали мне руку. Многие из этих преданных слуг уже давно находились на службе в семье моего мужа.
Приковыляли два старика, знавших Сперанского, умершего в 1839 году! Многие начинали служить ещё при крепостном праве, и практически все родились и выросли в поместье. Вперевалку подошла старушка, няня моего мужа, с новой золотой брошью на необъятной груди. Обняв и расцеловав Кантакузина, она поцеловала мою руку, при этом мне показалось, будто она так по-матерински ласково выглядит, что я с восторгом поцеловала её в обе румяных щеки. Она крепко обняла меня и улыбнулась в ответ, с этих пор я обрела в «бабушке Анне Владимировне», как её называли, верного союзника.
Вскоре между мной и всеми слугами установились чрезвычайно дружелюбные отношения, и почти двадцать лет я видела с их стороны только доброжелательность, понимание и преданность. В первую очередь превосходные качества этих простых, скромных деревенских людей заставили меня полюбить мой новый дом. Впоследствии, когда я узнала их, а также их соотечественников лучше, подобные качества заставили меня восхищаться русскими представителями всех классов за их внутреннее благородство, терпение и мужество.
Прошло некоторое время, прежде чем я привыкла к размерам и сложному плану старого дома, первое время я часто терялась и спрашивала дорогу. Многое в Буромке мне нравилось, и многое вызывало изумление. Обычная американская экономка, наверное, сошла бы с ума от многих неудобств. То, что воду для этого огромного хозяйства приходилось накачивать вручную; то, как чистили туалеты; тот факт, что двое мужчин целыми днями чистили, наполняли и зажигали керосиновые лампы; то, что все мы жили с незапертыми или даже открытыми окнами и дверьми – французские окна на террасах оставались летом открытыми на всю ночь, при этом драгоценности лежали в безопасности годами, даже поколениями, – всё это не могло не изумлять!»
Кантакузина Ю. Революционные дни.
———
Буромка — усадьба в Полтавской губернии.
———
Автор воспоминаний — Кантакузина Юлия Фёдоровна, рожд.Грант, — американка. Жена кн.М.М.Кантакузина гр.Сперанского.
