«Как же ты не понимаешь, что после Левитана нельзя уже писать пейзажа. Левитан все переписал и так написал, как ни тебе, ни другому ни за что не написать. Пейзажу, батенька, крышка. Ты просто глупость делаешь. Посмотри, что за пейзажи сейчас на выставках? Только плохие подделки под Левитана», — убеждал Игоря Грабаря его коллега по художественному цеху Филипп Малявин.
К счастью, не убедил.
Один из самых известных пейзажей Игоря Эммануиловича — «Февральская лазурь» (первый снимок). Картина не сразу нашла и свой путь в Третьяковскую галерею. Полотно очень привлекло внимание Валентина Серова, и тот принялся убеждать Илью Остроухова, бывшего тогда попечителем галереи, приобрести ее. Остроухов отговаривался тем, что в России не бывает такого «индийского неба», как на картине Грабаря, и что «эта вещь из русской живописи выпадает». «Лазурь», называвшаяся первоначально «Голубой зимой», осталась в мастерской художника. Лишь спустя некоторое время Серов «дожал» Остроухова на покупку «Февральской лазури».
Из воспоминаний Игоря Грабаря: «Что может быть прекраснее березы, единственного в природе дерева, ствол которого ослепительно бел, в то время как все остальные деревья на свете имеют темные стволы. Фантастическое, сверхъестественное дерево, дерево-сказка. Я страстно полюбил русскую березу и долго почти одну ее и писал». Белизна березового ствола становится для Грабаря своеобразным экраном, отражающим радужные блики. Вместо черных крапинок он видит контрасты чистых красок.
Невозможно лучше самого автора передать преклонение перед красотой природы, которое он пережил. О появлении на свет картины-любимицы, «Февральской лазури», его обстоятельный рассказ: «Настали чудесные солнечные февральские дни. Утром, как всегда, я вышел побродить вокруг усадьбы и понаблюдать. В природе творилось нечто необычайное, казалось, что она праздновала какой-то небывалый праздник — праздник лазоревого неба, жемчужных берез, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу. Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять. Когда я взглянул на верхушку березы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мной зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединенных голубой эмалью неба. «Если бы хоть десятую долю этой красоты передать, то и то это будет бесподобно», — подумал я, — я тотчас же побежал за небольшим холстом и в один сеанс набросал с натуры эскиз будущей картины».
#МосковскиеЗаписки
