АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ: «УМЕЙ НЕСТИ СВОЙ КРЕСТ И ВЕРУЙ»
О Чехове написано много, все вроде бы уже сказано — о жизни его и о книгах. Но только теперь, когда в прошлое ушли нелепые стереотипы и умолчания, когда другой стала сама система ценностей, приоткрывается тайна Чехова — непрочитанного, непонятого.
Родился Антон Павлович в 1860 году в Таганроге в исконно русской, патриархальной семье, где свято берегли фамильные заветы, помнили начало имени своего.
Корни отца, Павла Егоровича, — в южнорусском степном краю, давшем миру великих подвижников духа — святителей Димитрия Ростовского, Тихона Задонского. Корни матери — на древней среднерусской земле. Были в роду Чеховых крепостные крестьяне, были купцы, но все — молитвенники.
В семье хранили память о предке Павла Егоровича, исходившем с сумой всю Русь вдоль и поперек, собирая деньги на храм, и поставившем церковь в самом Киеве — матери городов русских. В 1887м Антон Чехов напишет один из самых проникновенных своих рассказов, «Встреча», — о мужике, посланном сельским сходом за подаянием — чтоб поставить храм взамен погоревшего. Бог весть, быть может, в нем, рассказе этом, — отзвуки древнего семейного предания.
С особым почтением относились в Таганроге к Митрофану Егоровичу Чехову, дяде писателя. Хлебосол и странноприимец, он основал в родном городе благотворительное братство и сам же был первым жертвователем.
Об отце — Павле Егоровиче во многих воспоминаниях, да и в позднейших исследованиях, сказано категорично: суровый до жестокости самодур, Но противится сердце, никак не идут из памяти строки чеховских писем с пометой: октябрь 1898 года. А. С. Суворину: «Умер отец после мучительной болезни и операции, которая продолжалась долго; и этого не случилось бы, если бы я был дома». М. О. Меньшикову: «Выскочила шестерня из мелиховского организма». Л. А. Авиловой: «…Не могу опомниться». Горькие сыновьи слова говорят куда больше сиюминутных бесстрастных свидетельств, кем был для Чехова отец, как много для него значил.
Купец, хозяин лавки «колониальных товаров», сам работавший от зари до зари и семью державший в узде, душой он оттаивал в храме. Павел Егорович неукоснительно соблюдал все, что касалось церковных служб, и сыновей своих приучал к храму. «Мы, мальчики, — вспоминал М. П. Чехов, — не должны были пропускать ни одной обедни в воскресенье».
Более всего любил Павел Егорович церковное пение. Пел и регентовал сам, пели и пятеро его сыновей. Так уж было заведено: возвращаясь после ранней обедни, непременно пели акафист.
Не раз приглашали семейный хор Чеховых в церковь таганрогского дворца Александра I. Служба там совершалась на Страстной седмице, в Светлое Христово Воскресенье, на Вознесение и на Троицу. Вместе с отцом и братьями пел Антон Чехов «Архангельский глас», «Да исправится…».
Минуют годы, и в рассказе «Святою ночью» Чехов восхитится дивным даром — слагать акафисты: «Чудо! Истинное чудо! <…>Тут и мудростью ничего не поделаешь, ежели Бог дара не дал. <…> Главное ведь… в красоте и сладости. Нужно, чтоб все было стройно, кратко и обстоятельно. Надо, чтоб в каждой строчке была мягкость, ласковость и нежность, чтоб ни одного слова не было грубого, жестокого или несоответствующего. Так надо писать, чтоб молящийся сердцем радовался и плакал, а умом содрогался и в трепет приходил».
Многое забудется, уйдет за ненадобностью, но традиция семейных спевок перерастет для Антона Павловича в насущную, душевную потребность.
«У него был довольно звучный голос, — вспоминал писатель И. Н. Потапенко, частый гость в доме Чеховых. — Он отлично знал церковную службу и любил составлять домашний импровизированный хор! Пели тропари, кондаки, стихиры, пасхальные ирмосы. Присаживалась к нам и подпевала и Марья Павловна; сочувственно гудел Павел Егорович, а Антон Павлович основательно держал басовую партию.
И это, видимо, доставляло ему искреннее удовольствие: при взгляде на его лицо казалось, что в такие минуты он чувствовал себя ребенком».
Сердечная восприимчивость горнего, высокого всегда жила в Чехове. И всегда он ощущал сопричастность тысячам и тысячам русских людей, кто так же беззаветно, просто веровал, так же радовался о Господе.
Дома ли, на чужбине — никогда не пропускал Антон Павлович праздничных богослужений.
«Недавно вернулся я из Святых Гор, где при мне было около 15 000 богомольцев, — писал он 14 мая 1887 года журналисту и редактору Н. А. Лейкину. — Вообще впечатлений и материала масса».
Там, на Северском Донце, Чехов участвовал в крестном ходе на лодках, а позже описал его: «Путь казался прекрасным. <…> Отражение солнца в быстро текущем Донце дрожало, расползалось во все стороны, и его длинные лучи играли на лицах духовенства, на хоругвях, в брызгах, бросаемых веслами. Пение пасхального канона, колокольный звон, удары весел по воде, крик птиц — все это мешалось в воздухе в нечто гармоническое и нежное».
Некогда на всю Россию славился крестный ход по реке Великой, в Вятской земле, с иконой святого Николы Великорецкого. Ныне праздники крестных ходов по воде почти забыты. Другие времена — другие ритмы. Всем нам памятен недавний, благословленный протоиереем Николаем Гурьяновым крестный ход с иконой Божией Матери Песчанской на борту самолета. Но верится, что и крестные ходы по рекам возродятся в России. Спасибо Чехову: он помог попристальней вглядеться в родное прошлое, наполнил душу пасхальной радостью.
«Сегодня Пасха. Стало быть, Христос воскресе! — приветствовал Антон Павлович родных из Парижа 21 апреля 1891 года. — Это первая Пасха, когда я не дома. Заутреню слушал в посольской церкви». И на чужбине он оставался православным, русским человеком.
Ну, а дома, в первопрестольной, в ночь под Пасху Чехов брал извозчика и объезжал московские храмы.
Мерцает в ночи свеча, льются звуки канона, и думается в такие минуты о самом главном, непреходящем…
С мыслью о вечном живут чеховские герои: «Но ведь Бог есть, смерть непременно придет, надо о душе подумать. <…>Бог есть, да…» (Софья — «Володя большой и Володя маленький»); «Мы отдохнем. Мы услышим Ангелов, мы увидим небо в алмазах, мы увидим, как все злое, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую…» (Соня — «Дядя Ваня»); «Смысл жизни именно в этом безропотном мученичестве, в слезах, которые размягчают камень, в безграничной всепрощающей любви» (Лихарев — «На пути»). И сам писатель вместе со своими героями размышляет о быстропреходящей земной юдоли…
Както в разговоре с И. А. Буниным Чехов простосердечно помечтал: «Стать бы бродягой, ходить по святым местам, поселиться в монастыре среди леса, у озера…» Не в этом ли оно, счастье?
В эпистолярном наследии А. П. Чехова есть замечательное письмо (от 2 марта 1901 года, из Ялты). Адресовано оно академику Н. П. Кондакову — крупнейшему русскому археологу и византологу, историку русской иконописи. Чехов дружил с Никодимом Павловичем, пользовал его как врач. Но это письмо — свидетельство глубокого знания писателем святых «черных досок» — икон. Быть может, знание это — от матери Евгении Яковлевны, уроженки Шуйского уезда, среди родственников которой — иконописцы Палеха и Сергиева. А может быть, и от рано умершего брата Николая — талантливого художника, участвовавшего в росписях на хорах храма Христа Спасителя.
В письме Кондакову — и восхищение старыми иконными письмами, и боль от сознания, что на смену иконописи приходит «искусство» и, хуже того, «фабрикование» икон, и мечта о сохранении традиций русских изографов:
«Несомненно, иконопись (Палех и Холуй) уже умирают, или вымирают, и если бы нашелся человек, который написал бы историю русской иконописи! Ведь этому труду можно было бы посвятить целую жизнь».
Письмо это — благодарность Н. П. Кондакову за присланную им книгу «Современное положение русской народной иконописи». Она сохранилась в библиотеке Антона Павловича. Собрание Чехова насчитывает несколько десятков книг духовного содержания: Библия, каноны и акафисты, издания по истории русского монашества, летописи. Все эти источники были проштудированы Антоном Павловичем при написании диссертации «Врачебное дело в России» на звание доктора медицины. Диссертация так и осталась незаконченной, но ничто не пропало. Без знания Священного Писания, богослужебных и церковноисторических книг, летописей (вкупе со знанием обрядов) не было бы ни «Святой ночью», ни «Архиерея», ни «Студента» («Из моих вещей самый мой любимый рассказ», — признавался Чехов). Не было бы и столь глубокого проникновения в самую суть русского национального характера. «Русская жизнь представляет из себя непрерывный ряд верований и увлечений, а неверия или отрицания она еще, ежели желаете знать, и не нюхала» — это из рассказа «На пути», написанного в 1886м, спустя всего два года после окончания Московского университета.
Антон Чехов — ученик выдающегося русского врача, основателя отечественной психотерапии, профессора Г. А. Захарьина (среди его пациентов –император Александр IІI). Чудила и толстосум, Григорий Антонович тем не менее оставил по себе добрую память. Был он щедрым благотворителем, на собственные деньги построил в Москве больницу «Захарьино», жертвовал на создание коллекции Музея изящных искусств (ныне — Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина), ежегодно вносил 10 000 рублей в пользу неимущих студентов. Доктор Захарьин – один из создателей Московского комитета охранения народного здравия.
Вослед своему великому учителю Чехов был убежден в насущной необходимости общественного служения: «Если я врач, то мне нужны больные и больница; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке», — писал он 20 октября 1891 года А. С. Суворину. Это отнюдь не декларация и сказано не красного словца ради. Незадолго до этого Чехов вернулся из поездки на Сахалин, «места невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек, вольный и подневольный». Почти четыре месяца длилась поездка (или, как говорил сам Антон Павлович, «коннолошадиное странствование») от Москвы до поста Александровского — по железной дороге и в повозках, на пароходах и плотах, в дождь, грязь и распутицу — без малого 11 000 верст. Три месяца провел Чехов на Сахалине, переписал 8000 ссыльнокаторжан. На острове Антон Павлович познакомился с четырьмя священниками, собрал материалы по истории тамошнего духовенства. И, кстати, проехав по всему Сахалину, подметил замечательную деталь: почти в каждой избе — портрет всероссийского батюшки, праведного Иоанна Кронштадтского.
Ну, а дальше, год за годом после Сахалина, — благотворительность, пожертвования, земская деятельность:
1892–1893 — работа земским врачом в связи с эпидемией холеры («У меня в участке <по Серпуховскому уезду> 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь <Давидова пустынь>»).
1896 — пожертвование книг для Таганрогской городской библиотеки.
1897 — участие в народной переписи.
1898–1899 — сбор средств в пользу голодающих центральных губерний («Наступившее народное бедствие особенно угрожает детям», — обращался Чехов через газету «Крымский курьер» к согражданам, веря, что люди откликнутся «и тем самым, быть может, спасут не одну детскую жизнь»…
Из завещания: берегите мать… помогайте бедным…
В одном из чеховских рассказов, «На мельнице», старая мать просит окаменевшего сердцем сына: «Ты помоги…» Эта материнская мольба, этот зов, эта боль — как напоминание апостольского: «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов» (Гал. 6, 2).
«Ты помоги…» — и в этом весь Чехов.
«Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя», — подчеркивал Антон Павлович.
И еще:
«Умей нести свой крест и веруй. Человек должен быть верующим или должен искать веры. Иначе жизнь его пуста.»
«…Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то не занимать его места шумихой, а искать, искать, искать, одиноко, один на один со своею совестью…»
Татьяна Соколова
Антон Чехов
