Не так давно #МосковскиеЗаписки вспоминали, что после первой встречи с Александром Блоком писатель Андрей Белый (Борис Бугаев) счел его похожим на морковь — крепкую, вытянутую, налитую здоровьем. А вот описание Блока во вторую их встречу, полное подробностей, которые помогут нам лучше понять характер любимого поэта:
«Во вторую встречу я разглядел пристальнее Александра Александровича: он чувствовал себя проще, уютнее, и проступало в нем то лукаво-детское, несколько юмористическое выражение, с которым он делал свои краткие замечания и подавал реплики, отчеканивая слова резким, медленным, несколько металлическим голосом. Юмор Блока был чисто английский: он выговаривал с совершенно серьезным лицом нечто, что вызывало шутливые ассоциации, и не улыбался, устремив свои большие бледно-голубые глаза перед собой. А между тем неуловимый жест его отношения к словам и тембр голоса подмывал на смех. Блок не был шутником, а тонким юмористом. Он сравнивал, не характеризовал, а отмечал черточки в человеке. Было что-то диккенсовское в этих отметках. Так, однажды впоследствии определил он в двух словах все наше сходство и разность: «А знаешь, Боря, ты мот, а я кутила». Этим он хотел сказать, что я легко истрачивался словами, исходил словами, проматывал в них свое душевное содержание. А он кутила — т.е. он способен был отдать самую свою жизнь неожиданно налетевшему моменту стихийности. Этим он отметил свой максимализм и мой минимализм.
Он говорил серьезно, жестом, движением папиросы, плечами, легко склоненной головой отмечая юмор. Помнится, поразило меня и чисто грамматическое построение его фраз: они были коротки, эпиграмматичны, тая темный смысл под слишком четким и ясным построением. Между прочим, поразило меня, что Александр Александрович употреблял в речи «чтобы» и там, где его можно было бы пропустить. Например, все говорят — «иду купить», а А.А. говорил: «иду, чтобы купить»…
Блок в разговоре не очень двигался, он больше сидел в кресле, не развалясь, а сохраняя свою естественную статность и выправку, не двигая руками и ногами, изредка склоняя или откидывая свою кудрявую голову, медленно крутя папиросу или отряхивая пепел, изредка меняя положение ног. Иногда лишь, взволнованный разговором, он вставал, переминаясь как-то по-детски, или тихим, мерным шагом пройдясь по комнате чуть-чуть с перевальцем, открывая на собеседника свои большие глаза, как голубые фонари, и, глядя на него с доверчивой детскостью, делал какое-нибудь дружеское признание или открывал портсигар и молча предлагал папиросу. Все его движения были проникнуты врожденной вежливостью и уважением к собеседнику: если тот говорил перед ним стоя, то А. А. непроизвольно вставал с кресла и слушал его стоя же, наклонив голову набок или уставившись глазами себе в носки, терпеливо ожидая, пока собеседник не догадается и не сядет. Этой вежливостью он естественно умерял порывы московских «аргонавтов», очень пылких, подчас размахивающих руками и забывающих кстати и не кстати о пространстве и времени. Поэтому некоторым он мог показаться холодным , — он, который весь был внутренний мятеж.
Что-то простое и приятельское водворилось между нами: мы говорили о «Весах», первый номер которых должен был выйти со дня на день, о Зинаиде Гиппиус, с которой я дружил в ту эпоху, к которой А. А. относился со сдержанной и благожелательной объективностью, т. е. двойственно, в конце концов сочувственно, но с чуть-чуть добродушной улыбкой, признавая ее необыкновенность, даже личную (отнюдь не писательскую) гениальность».
#МосковскиеЗаписки
