Сухово-Кобылина современный читатель почти не знает. Редко кто вспомнит, что был такой драматург, написал три пьесы – да и ладно.
Между тем А. В. Сухово-Кобылин – персонаж трагический, его жизнь поражает крутыми виражами и совершенно необъяснимыми ударами судьбы. А пьесы его, в своё время гремевшие на сценах русских театров, сейчас вновь актуальны и злободневны.
Странную смесь славы и забвения он познал ещё при жизни. Публика, хохотавшая до колик на спектакле, была свято уверена, что автор уже давно скончался – а сам Кобылин в это время находился в зрительном зале.
Его причисляли к гордости российской драматургии, ставя в ряд с Грибоедовым и Островским, а тем временем могила его на кладбище во французском городе Больё-сюр-Мер оказалась заброшенной и, по закону в 80-х гг. уничтоженной.
Лишь в 2009 году профессор ЮНЕСКО Т. П. Виноградова смогла узнать, в какую из ячеек городского колумбария был определён кремированный прах неизвестного русского.
Благодаря поддержке губернатора Нижегородской области В. П. Шанцева удалось достойно оформить это захоронение писателя, теперь там хотя бы есть памятная доска.
А 29 сентября (17 сентября по старому стилю) 1817 года назад в семье Сухово-Кобылиных день был хлопотный и радостный – наконец-то сын, наследник старинного рода. Мальчика крестили Александром, в честь государя, детство его было пресчастливейшим – с домашним театром, лучшими учителями, в компании сестёр и друзей, а летом – в чудеснейших местах под Муромом.
Александр имел возможность общаться с цветом интеллектуальной элиты Москвы: Герцен, Огарёв, профессура Московского университета – все они любили заглянуть в гостеприимный дом Сухово-Кобылиных. Очевидно, атмосфера в семье располагала к творчеству: старшая сестра Александра Елизавета стала известной писательницей Евгенией Тур, а младшая, Софья, закончила с золотой медалью Академию художеств.
Александр, гордость семьи, поступил в Московский университет на физико-математическое отделение философского факультета – и учился там блестяще. Его конкурсное сочинение «О равновесии гибкой линии с приложением к цепным мостам» было удостоено высшей награды. Математика и философия – вот что навеки станет камертоном для этого странного человека.
Университетский его приятель Константин Аксаков звал его «безумствующим математиком» за привычку самые тонкие материи выводить в математических формулах, «поверяя алгеброй гармонию».
Красавец, умница, знатный и богатый, в университете он любовью отнюдь не пользовался. Да и не нуждался в любви и участии со стороны однокашников: он, аристократ, презирал «весёлое товарищество, не справляющееся ни о роде, ни о племени, ни о богатстве, ни о знатности», демократическое равенство как идея было ему глубоко отвратительно. Безразличен он был и к обычным студенческим забавам – массовому срыву лекций неугодного профессора, вольнодумию. Все студенты обязаны были носить студенческие мундиры – и все старались поскорее избавиться от них. Все, кроме Сухово-Кобылина.
Окончательно точки над i были расставлены, когда любимец студентов и большой умница профессор Надеждин осмелился влюбиться в сестру Александра – Елизавету Васильевну. Он преподавал в доме Сухово-Кобылиных – и постепенно молодые люди увлеклись друг другом не на шутку.
Свадьба была невозможна. Для родителей девушки Надеждин был не профессором университета, а жалким поповичем-семинаристом, а род Кобылиных мог поспорить в древности с родом Романовых. Молодые люди от отчаяния были готовы бежать и обвенчаться тайно, но планы провалились. Объяснение было бурным, с резкими словами, 17-летний Александр намеревался вызвать оскорбителя на дуэль и, между прочим, заявил: «Если б у меня дочь вздумала выйти замуж за неравного себе человека, я бы её убил или заставил умереть взаперти». Девушку увезли во Францию, а профессору Надеждину ещё некоторое время предстояло встречаться с гордым юнцом на лекциях и экзаменах. Студенческое братство в этом конфликте явно было не на стороне Сухово-Кобылина.
По окончании университета он продолжил учиться в Германии, слушал лекции обожаемого им Гегеля, встречался лично с обожаемым Гоголем, а потом вернулся в Москву. Но судьба уже поймала его на крючок. В одном из парижских кафе он познакомился с модисткой Луизой Элизабет Симон-Деманш и так увлёкся ею, что уговорил ехать в Россию – и даже оставил крупную сумму на переезд. В России её ждали блестящие перспективы, рекомендация в хороший модный салон, щедрая спонсорская помощь русского аристократа и… и всё. Брак с «неравной себе», разумеется, не обсуждался.
Луиза приехала в Россию и некоторое время пыталась устроиться сама. Не смогла. Обратилась к своему «русскому другу» – и стала его гражданской женой. Сухово-Кобылин подошёл к вопросу серьёзно: снял для своей подруги просторную квартиру, снабжал деньгами, а после того как Луиза записалась в русское подданство, определил её в купчихи, открыв на её имя лавку для торговли шампанскими винами и бакалеей. Шампанское (правда, весьма среднего качества) производил зять Александра, французский маркиз, новоиспечённый супруг Елизаветы Васильевны, бакалейные товары в изобилии доставлялись из богатых родовых поместий.
Через некоторое время Луизу как свою восприняли все члены семьи Сухово-Кобылиных, она была поверенной в их делах, помогая во всем – вплоть до таких мелочей, как выбор шляпки и шубки модного фасона. На реальные отношения между Луизой и Александром семья просто закрывала глаза. В конце концов, все Сухово-Кобылины признали очевидное: бедная девочка очень любила «своего сурового императора», практически жила лишь ради него и хорошо влияла на этого упрямца. Любимцу семьи позволили эту маленькую простительную вольность, тем более что бывшая модистка знала своё место и благоразумно не претендовала на большее. В качестве прислуги к ней направили крепостных людей, принадлежавших семье.
Что же представлял собой Александр Васильевич Сухово-Кобылин? «Этот господин, превосходно говоривший по-французски, усвоивший себе джентльменские манеры, старавшийся казаться истинным парижанином, был, в сущности, по своим инстинктам жестоким дикарем, не останавливающимся ни перед какими злоупотреблениями крепостного права. Дворня его трепетала. Мне не раз случалось заметить, что такие люди, отличающиеся мужественной красотой, самоуверенные до дерзости, с блестящим остроумием, но вместе с тем совершенно бессердечные, производят обаятельное впечатление на женщин», – так характеризовал Кобылина человек, в дальнейшем ставший его злым гением – некто Феоктистов. Кто же знал, что однажды невидный чиновник станет начальником Главного управления по делам печати, а гордый Кобылин – литератором, нуждающимся в снисхождении со стороны цензуры?
Снисхождения не будет. А пока надменный красавец вращался в кругу золотой молодёжи, выигрывал и проигрывал в карты большие суммы и целые деревни, развлекался, чем в голову взбредёт, покорял женские сердца и возбуждал зависть, вражду и восхищение. Однажды даже выступил как жокей-охотник (любитель) на джентльменской скачке – и победил, обогнав на полкруга знаменитого жокея-профессионала. Его убийственное остроумие и полное пренебрежение к чинам было известно, вся Москва повторяла едкие эпиграммы Кобылина на военного генерала-губернатора Арсения Закревского, кстати, его непосредственного начальника.
Что оставалось бедняжке Луизе Симон-Деманш? С самого начала было ясно, что их отношения не имеют перспективы и всё, что остаётся, – смириться и уповать на обещания своего любовника «однажды обеспечить её будущность». А пока ревновать, плакать, закатывать истерики – и то аккуратно, чтобы не переборщить. Так она и поступала в течение почти 8 лет, пока в жизни Кобылина не появилась аристократка и сумасбродка Надежда Нарышкина.
Нарышкина, хотя и замужняя, влюбилась в Сухово-Кобылина со всей страстью – и привязала его к себе. Всё же с умной светской львицей Надин у Сухово-Кобылина было гораздо больше общего, чем с бывшей парижской «гризеткой».
Все кончилось резко и страшно. 9 ноября 1850 года за Пресненской заставой на Ходынском поле найдено «мертвое тело женщины неизвестного звания». Убитая была одета богато, на трупе были бриллиантовые серьги, два золотых перстня. Полиция подробно описала и раздробленные ребра, и перерезанное горло, и изуродованное лицо жертвы. Это была московская купчиха Луиза Ивановна Симон-Деманш. 12 ноября в доме Сухово-Кобылина был произведён обыск, обнаружили кровь на досках пола в коридоре. Напрасно крепостной повар объяснял, что кровь-де натекла, потому что в прихожей резали кур к обеду. Доски вырубили и унесли как вещественное доказательство. 16 ноября Сухово-Кобылин был арестован по подозрению в убийстве своей любовницы. С этого момента началось его хождение по мукам, да такое, что содрогнулся бы и Кафка.
Все интимные письма, все записки и документы стали достоянием полиции. Версия, которую отрабатывало следствие, была такова: прежняя любовница мешала новому увлечению. Рассматривалось также убийство по неосторожности – к примеру, во время драки соперниц. Допросили Нарышкину как возможную соучастницу – и после допроса Надин предпочла покинуть Россию.
От Сухово-Кобылина в жёсткой форме требовали назвать имена и фамилии всех барышень, писавших к нему, объясняться в самых интимных вещах. Напрасно он пытался отговориться тем, что в момент пропажи Луизы был в гостях – как раз в доме Нарышкиных – и задержался там до глубокой ночи, его алиби не засчитывалось, так как расходилось с показаниями дворника. И без того смятый, оглушённый потерей близкого существа, ошельмованный перед всем светом, он должен был отвечать на самые дикие вопросы. Потом он скажет про свою пьесу «Дело», что оно «не есть, как некогда говорилось, плод досуга, ниже, как ныне делается, поделка литературного ремесла, а есть в полной действительности сущее и из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело».
По Москве ползут самые дикие слухи – вчерашний баловень судьбы, гордый аристократ в одночасье низвергнут и ошельмован. Практически никто не сомневается, что убийца – он. Закревский, натерпевшийся от выходок Сухово-Кобылина, ликует, хотя как раз генерал-губернатору Москвы радоваться не с чего: под самым носом у него произошло жесточайшее убийство, а император Николай I такие инциденты очень не жалует.
Тем не менее гордый, титулованный – и главное – состоятельный! – аристократ теперь всецело в руках презираемых им чиновников-бюрократов. И те уже предчувствуют хорошую поживу. За каждое слово отвечал Сухово-Кобылин, когда писал: «…бывает уголовная или капканная взятка, – она берётся до истощения, догола! Производится она по началам и теории Стеньки Разина и Соловья Разбойника; совершается она под сению и тению дремучего леса законов, помощию и средством капканов, волчьих ям и удилищ правосудия, расставляемых по полю деятельности человеческой, и в эти-то ямы попадают без различия пола, возраста и звания, ума и неразумия, старый и малый, богатый и сирый <…> Откупитесь! Ради Бога, откупитесь!.. С вас хотят взять деньги – дайте! С вас их будут драть – давайте!»
Дело об убийстве приобретало всё новые и новые обороты, вовлекало в свою орбиту новых персонажей. Нарышкина уехала очень вовремя: кроме всего прочего, она была беременна от Сухово-Кобылина (девочку, родившуюся от этого союза, назвали Луизой). Но через некоторое время в убийстве француженки сознались крепостные.
Оказалось, что вредная иностранка очень плохо к ним относилась, наказывала ни за что, да ещё ябедничала на них барину – а тот был на расправу скор. В сущности, это было правдой: «барскому» поведению парижанку учил Сухово-Кобылин, а тот привык пороть своих крепостных собственноручно и швырять на пол тарелки, если ему не нравилось кушанье. Но что, с мужицкой точки зрения, дозволено барину, никак не разрешается его «метреске». И вот, выбрав момент, мужики насмерть забивают сонную женщину чугунным утюгом, а горничные одевают труп как для прогулки – и мертвую Симон-Деманш вывозят за пределы Москвы. Чтобы покойница «не ожила, нам на погибель», ей перерезают горло, а ноябрьская метель засыпает следы.
Это полностью разбивало все построения чиновников, казалось бы, теперь остаётся только оправдать Сухово-Кобылина и осудить сознавшихся убийц, что и сделал Московский надворный суд. Но тогда ускользнёт огромный куш, на который уже почти «развели» Кобылиных. Да и Закревскому вовсе не хотелось выпускать из когтей «правосудия» своего заклятого врага – каторга, тюрьма, шельмование, на меньшее генерал-губернатор был не согласен. Делу, которое велось уже почти 3 года, вновь был дан ход.
Снова началось вымогательство, потекли взятки, порой – громадные – побежали слухи. Наконец Кобылин был второй раз взят под стражу, но на сей раз просидел он не три дня, а полгода. Через полгода его пришлось выпустить «на поруки»: государь не утвердил продление срока задержания.
За эти полгода была написана «Свадьба Кречинского», первое знаменитое произведение Сухово-Кобылина. Теперь его мысли занимала только она. Освободившись из-под стражи, он отправился в Петербург, чтобы представить свою «пиэссу» в цензурный комитет. Но, верный себе, он сразу же оскорбил своего цензора, чиновника Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Гедерштерна. «Объяснение с ним было резкое, – вспоминал Александр Васильевич. – Он восстал на слог, который признал тривиальным и невозможным на сцене, и когда я намекнул ему на его некомпетентность как германца судить мой русский слог, то он, бросивши на меня свирепый взор, объяснил мне коротко, что пиэссу мою запрещает».
Хуже было то, что «Свадьбу Кречинского» не сговариваясь отвергли лучшие актёры Москвы и Петербурга – Садовский, Мартынов, Максимов (то есть те, которые впоследствии будут в ней блистать).
Ни один из них не пожелал взять её для бенефиса, а Максимов даже заметил, что пьеса эта грязная, на сцене всё какие-то каторжники – и он не желает, чтоб его ошикали. Друзья автора, кому он читал её, хвалили и смеялись, «Свадьба» распространялась в списках, но Кобылин совершенно пал духом.
С большим трудом его уговорили прочитать ещё раз – в присутствии актёра Малого театра Шумского. Кобылин читал неохотно, готовясь услышать свежую порцию неприятных истин – актёрам он больше не доверял. Но Шумский с первых же сцен загорелся – и стал буквально рвать у автора рукопись, чтобы поскорее поставить её в Малом театре. Работа закипела. Было всё-таки получено разрешение цензора, шли репетиции, наконец была объявлена премьера.
Успех был ошеломительный. На второе, третье и даже десятое представление мест достать было невозможно. Зал ревел от восторга.
Через некоторое время поставили «Свадьбу» и в Петербурге – и тоже с аншлагами. Цех литераторов и критиков реагировал более чем сдержанно: им был ощутимо неприятен этот внезапный успех какого-то выскочки. Эту обиду Кобылин запомнил им навсегда.
Тем временем продвигалось и его дело: сперва его оставили «в сильном подозрении» и приговорили к церковному покаянию за многолетнее незаконное сожительство с француженкой. Наконец сам император выразил пожелание поскорее завершить этот кошмар, и через 8 лет после убийства дело было закрыто – но и тут не без двусмысленности.
Полностью оправдан Кобылин – и полностью оправданы его крепостные. Убийца Луизы Симон-Деменш, как оказалось, – никто. Найти его за давностью лет не представляется возможным.
Сухово-Кобылину вернули его бумаги, паспорт и, номинально, доброе имя, но репутация его навеки осталась запятнанной клеймом убийцы. Он немедленно покинул Россию, отправившись во Францию. Его дочери Луизе было 7 лет, она жила в качестве приёмыша-сироты у своей матери Надежды, Кобылин желал с ней познакомиться.
Скончался он в 85 лет от воспаления лёгких, простудился у открытого окна своей виллы.
На панихиде по нему в Петербурге, в маленькой церковке на Моховой, было всего 6 человек. Но долго потом по всем журналам и газетам снова носилась история страшной смерти Луизы Симон-Деманш.
И за этими жуткими рассказами оставалась в стороне жизнь Александра Васильевича Сухово-Кобылина.
Автор текста :Марина Богданова.
