Этот снимок был сделан в апреле 1921 года — последнюю весну Блока. В начале мая 1921 года Александр Александрович должен был дать в Москве несколько творческих вечеров, первое отделение которых занимали выступления его друга Корнея Чуковского.
Московские гастроли с первого дня пошли наперекосяк. Первый вечер в Политехническом музее прошел в полупустом зале, наполненный «случайной» публикой. Блок поначалу отказывался выходить на сцену, и лишь благодаря настойчивым уговорам Чуковского согласился выступить. На двух последующих вечерах, состоявшихся в том же зале, ситуация была уже существенно лучше — публики заметно прибавилось. Однако настроение поэту от этого никоим образом не улучшилось, поскольку финансовые сборы от всех трёх выступлений оказались ничтожны.
Во время четвертого выступления в зале «Дома печати» на Никитском бульваре, произошёл крайне неприятный инцидент. Один из слушателей — по утверждению Корнея Чуковского, «какой-то чёрный тов. Струве», — начал выкрикивать, перебивая Блока, что его стихи — это мертвечина, а сам он — мертвец, что он «внутренне мёртв». Будучи глубоко оскорблённым таким хамством, Блок оборвал чтение и ушёл со сцены за кулисы, но, опять-таки вследствие уговоров бросившегося за ним Чуковского, вернулся и продолжил выступать.
Вечером того же дня Блок выступил в Мерзляковском переулке, на собрании участников литературно-художественного кружка «Studio Italiano», возглавлявшегося литератором Павлом Муратовым. В этой аудитории, в отличие от предшествующей, приём ему был оказан исключительно эмоционально тёплый. Шесть лет спустя Муратов, к тому моменту уже покинувший СССР, вспоминал о последней встрече с Блоком так: «Я смотрел сбоку на его тяжёлый и правильный профиль, видевший столько житейских бурь и вот смягчённый, видимо, этой минутой бережного внимания, этим ветром сочувствия. Невольно думалось: каким образом могло случиться, что этот столь многими любимый в прекрасном своём даровании человек столь явно одинок и несчастен, столь горестно молчалив под вздорное жужжание чуковских и скучное гудение коганов».
Перемещаясь из квартиры в квартиру, из зала в зал то на автомобиле, то на извозчиках, дерущих по 10–15–20 тысяч за одну поездку, постоянно находясь в окружении кучки восторженных московских поклонников и поклонниц, — Блок всё же обращал внимание на детали окружающего его ландшафта. Которые его совсем не радовали: «В Москве зверски выбрасывают из квартир массу жильцов — интеллигенции, музыкантов, врачей и т. д. Москва хуже, чем в прошлом году, но народу много, улица шумная, носятся автомобили».
В один из дней, свободных от выступлений, к Блоку была приглашена доктор Александра Канель. Она работала в Кремлёвской больнице и считалась терапевтом-диагностом высокого уровня. Осмотрев поэта и выслушав его жалобы на недомогание, Канель диагностировала у него сильное истощение и малокровие, которое она приписала следствию недостаточного питания и однообразной пищи, а также сильную неврастению, цинготные опухоли и расширение вен на ногах. При этом, как утверждала Канель, никаких органических изменений у пациента не наблюдается, а вся проявленная у него симптоматика — и слабость, и испарина при ходьбе, и плохой сон — всё происходит от нервного и физического истощения. Рекомендации, полученные Блоком от врача Кремлёвки, оказались самыми примитивными: мало ходить, больше лежать, не нервничать и хорошо питаться.
Корней Чуковский, во все дни пребывания Блока в Москве неотступно находившийся подле него, понимал, что с поэтом творится что-то неладное. Особенно напугала Чуковского история, приключившаяся в один из последних дней пребывания Блока в Москве. Вот как Корней Иванович описывает этот случай в своих мемуарах: «Мы сидели с ним вечером за чайным столом и беседовали. Я что-то говорил, не глядя на него, и вдруг, нечаянно подняв глаза, чуть не крикнул: передо мною сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдалённо не похожий на Блока. Жёсткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый. Даже волосы, даже уши стали другие. И главное: он был явно отрезан от всех, слеп и глух ко всему человеческому.
— Вы ли это, Александр Александрович?! — крикнул я, но он даже не посмотрел на меня».
Как утверждал Чуковский далее, не в силах вынести вида живого мертвеца, он поднялся из-за стола, взял шляпу и тихо ушёл. Больше он Блока никогда не видел — ни живым, ни мёртвым.
#МосковскиеЗаписки
